Собрание стихотворений и поэм
Шрифт:
Туча снежная к плечу Моему прильнула. На коне я прискачу, Снова в бурку залучу Ласточку аула.
Пожелал я, парень гор, Чтоб зима минула, Холодам наперекор Я везу в груди костер Ласточке аула.
Станет дождиком метель, Речкой, полной гула. Жура-жура-журавель, Зазвенит в горах апрель, Ласточка аула.
МАМА
По-русски «мама», по-грузински «нана», А по-аварски – ласково «баба». Из тысяч слов земли и океана У этого – особая судьба.
Став первым словом в год наш колыбельный, Оно порой
На это слово не ложатся тени, И в тишине, наверно, потому Слова другие, преклонив колени, Желают исповедаться ему.
Родник, услугу оказав кувшину, Лепечет это слово оттого, Что вспоминает горную вершину – Она прослыла матерью его.
И молния прорежет тучу снова, И я услышу, за дождем следя, Как, впитываясь в землю, это слово Вызванивают капельки дождя.
Тайком вздохну, о чем-нибудь горюя, И, скрыв слезу при ясном свете дня: «Не беспокойся, – маме говорю я, – Все хорошо, родная, у меня».
Тревожится за сына постоянно, Святой любви великая раба. По-русски «мама», по-грузински «нана» И по-аварски – ласково «баба».
*
Взглянув на круг гончарный в глине, Советчики, умерьте прыть. Где ставить ручку на кувшине, Не надо мастера учить.
Мы стихотворцы, не начхозы, Нас ждет успех иль неуспех, Но не планируются слезы, И не планируется смех.
Оценку дню, что поднял веки, Давать заране мудрено. Что скажет мне о человеке Рукопожатие одно?
Хоть жил с годами стремя в стремя, Я, слыша их призывный рог, Понять родившее нас время Не до конца порою мог.
И рвал стихи свои, бывало, И думал: «Честь не проворонь!» И просветленье наступало От строчек, брошенных в огонь.
Хотел бы жизни всей постичь я Загадочный и грозный ход, Души паденье и величье И помыслов круговорот.
И тихое, как зов больного, И громкое, как буйность рек, Горами вверенное слово Я на сердца веду в избег.
Что мне дороже в этом чине, Чем знак доверья, может быть? Где ставить ручку на кувшине, Не надо мастера учить.
ПОГОВОРИМ О БУРНЫХ ДНЯХ КАВКАЗА
Ираклию Андроникову
Вернее дружбы нету талисмана, Ты слово дал приехать на Кавказ. Я ждал тебя в долине Дагестана, Когда еще апрель бурлил у нас.
Но вот письмо доставила мне почта, И, прочитав твое посланье, я Узнал разочарованно про то, что В степные ты отправился края.
Всегда хранивший верность уговорам, Я в мыслях стал поступок твой судить. Вздыхая, думал с грустью и укором: «Так Лермонтов не мог бы поступить!»
Снега венчают горную округу, Полдневный жар переполняет грудь. Я отпускаю грех тебе, как другу, И говорю: «Приехать не забудь!»
На черных бурках мы под сенью вяза, Присев бок о бок
Покой и мир царят в любом ауле, И дух былой мятежности угас. Отчаянных, как некогда, под пули Поэтов не ссылают на Кавказ.
Исполненные чести секунданты Остались жить в преданиях отцов. И ныне оскорбленные таланты Не требуют к барьеру подлецов.
И стихотворцы странствуют по свету, Но чтобы взмыть над гребнями эпох, Иному недостаточно поэту И лермонтовских жизней четырех.
Пока петух не пропоет три раза, Давай, Ираклий, рядом посидим, Поговорим о бурных днях Кавказа, О подвигах давай поговорим.
Не скажем о Ермолове ни слова И предпочтем ему, как земляка, Опального и вечно молодого Поручика Тенгинского полка.
СЕНЬОРИНА
Тебя я заклинаю, сеньорина, Еще не поздно. На берег сойди! Надежда, как свеча из стеарина, Горит и тает у меня в груди.
Вели глушить моторы капитану, Остаться пожелай на берегу. И я, седой, мгновенно юнгой стану, Тебе сойти по трапу помогу.
Куда бежишь? На зов какого долга? Попутчикам недобрым крикни: «Прочь!» Предавшим Революцию не долго И женщину предать в любую ночь.
Какая мысль больная осенила Тебя бежать? Отбрось ее, молю! Ты слышишь, дорогая сеньорина, Как шепчет Куба: «Я тебя люблю!»?
Молю, взгляни еще раз на Гавану, Пролей слезу. Вот холм Хосе Марти. Одумайся – и молодым я стану, Тебе по трапу помогу сойти.
Я видел много женщин, убежавших В чужие земли из краев родных, Я видел их, за деньги ублажавших Кого угодно в сумерках ночных.
И даже перед пламенем камина Они весь век согреться не могли. Судьбы не ищут, слышишь, сеньорина, От ненаглядной родины вдали.
Холодной, словно дуло карабина, Сразит чужбина и тебя тоской. Не уплывай, останься, сеньорина, Печального солдата успокой.
Он в бой ходил, он знает силу слова И рисковать умеет головой. Нигде не встретишь рыцаря такого В зеленой гимнастерке полевой.
Пускай морская пенится пучина, Кидайся в воду! К берегу плыви! Иду тебе на помощь, сеньорина, Посол надежды, веры и любви.
ЖИЗНЬ
Относился к себе я беспечно всегда, С докторами встречался не часто, Пил из рога вино, как велит тамада, И не пил никакого лекарства.
Но однажды попал в государство Мали. И здоров был и крепок, однако Я не умер едва в африканской дали, В главном городе, в знойном Бамако.
Там, как раненый всадник, упавший с седла, Я схватился за грудь поневоле: Словно сердце мое прострелила стрела И слова задохнулись от боли.
И холодные капли катились со лба. Горы вспомнились, вспомнилась мама. И сколь жизнь ни была в моем теле слаба, Я на локоть оперся упрямо.