Собрание стихотворений и поэм
Шрифт:
И когда я вижу скалы В незакатном свете, Предо мною возникают Люди эти.
Были люди молодые, Были, были. Я их глаз от звезд сегодня Отличить не в силе.
В их глаза смотрелось время Горя и отрады, Отражались лики женщин Пламенной плеяды.
Были люди молодые, Были, были. Ах, когда бы их лихую Удаль не забыли.
И со мной они, покуда Сам еще в седле я. С каждым годом, с каждым годом Мне они милее.
Были люди молодые, Не томясь тщеславьем. Всех имен не перечислишь, Нет числа им.
И
МОЕМУ УЧИТЕЛЮ ЗАЙИРБЕРГУ АЛИХАНОВУ, СОБРАВШЕМУ СЕМЬ ТЫСЯЧ АВАРСКИХ ПОСЛОВИЦ
Благодарю тебя, мой муаллим , За то, что ты, не ведая гордыни, Пред взором встрепенувшимся моим Сокровища свои являешь ныне.
Богатств я много видел на веку Из янтаря, из серебра, из злата. Я видел табуны, что на скаку Перелетали пропасти крылато.
Но твой табун в отеческих местах Хоть и летуч, но все же не таков он, Не потому ль, что звездами подкован У племени аварцев на устах?..
Благодарю тебя, мой муаллим! В горах забудут подвиг твой едва ли. И нет цены всем скакунам твоим, Где за коня полцарства отдавали.
*
Желтой степью брел я в неизвестности, Изнывал от жажды и тоски. Были пусты на сто верст в окрестности, Как глаза Гомера, родники.
Вспоминалось мне, как, взяв за правило, Чтобы мог напиться хоть один, Мама летом у дороги ставила С ключевою влагою кувшин.
И о древнем не забыв предании, Как в пустыне путник был спасен, Из «Колодца Жизни» в Иордании Пил я воду, зноем истомлен.
И за раскаленною подковою Горизонта около вершин Видел я с водою родниковою Мамою оставленный кувшин.
МОЛИТВА ЛЮБВИ
Пускай любовь, небес касаясь, Из женщин делает богинь. Пускай горит огню на зависть И сложит песню вновь. Аминь!
Пусть, вознеся нас, заарканит Она, как горная гряда. Пусть взрослой в мыслях юность станет, А старость в чувствах – молода.
Пускай роднит нас с небосклоном, Но из заоблачных пустынь К земным нас возвращает женам В объятья райские. Аминь!
Пускай любовь царит меж нами, Храня от бед, как амулет. Где есть она, – меж племенами И меж людьми раздора нет.
Пусть сквозь сиреневую дымку Прольется свет медовых дынь. И пусть влюбленные в обнимку Уединяются. Аминь!
Пускай, как с первых дней ведется И завещалось неспроста, В любви мужчина не клянется, Клянутся лживые уста.
Пусть не считает ран сердечных Любовь – владелица святынь, Удерживая подопечных В отставку выходить. Аминь.
АМУЗГИНЦЫ
Ты нынче, амузгинское селенье, Походишь на подранка журавля. Чернеют очагов твоих каменья, И одичала скудная земля.
И два-три дома, словно в целом свете Они одни под сенью облаков, Печально льнут к разрушенной
И покосился памятников камень, Их оплела забвения трава, И превратился в прах под нею пламень Сверкавшего над горном мастерства.
Ушли творцы прославленных булатов, Клинков, чья суть, как истина, гола. И унесли, как будто в землю спрятав, Потомственную тайну ремесла.
Наполеону персы подарили Клинок Тимура, но велик Восток, И знатоки, взглянув, установили, Что это амузгинский был клинок.
И там, где в небе вздыбленные глыбы, Как лошадей взметенных косяки, Имам Шамиль и все его наибы Носили амузгинские клинки.
Царь почитал пред мужеством заслуги, И грозный пленник, по горам в тоске, Не потому ль Шамиль, живя в Калуге, Всегда при амузгинском был клинке?
Искусством оружейника немало Весь белый свет ты удивлял, Кавказ. И сабля амузгинская предстала Мне в лондонском музее как-то раз.
Я слышал о судьбе ее два сказа, Один о том, что некий из князей Бежал сюда и за клинок Кавказа Сто тысяч заплатил ему музей.
Был сказ другой не менее реален, Границ Европы разрешив вопрос, Под небом Ялты эту саблю Сталин Британскому премьеру преподнес.
Но вздрогнула даргинская вершина, Когда решили бравые мозги Переселить на плоскость до едина Всех жителей аула Амузги.
И мастерства великого не стало, Которое минувшие века Геройские легенды умещало На благородном лезвии клинка.
И златокузнецов аул соседний – Склонил свою папаху Кубачи, Он провожал, как будто в путь последний, Тех, кто ковал и сабли и мечи.
И понял, что теперь уже не нужно, Как прежде, ладить около луны Ему для амузгинского оружья На целый мир хваленые ножны.
И в Амузги пред временем не скроешь С обидной очевидностью того, Что нет среди утраченных сокровищ Сокровища ценней, чем мастерство.
*
И я слугою культа был, Сменял портреты в кабинете. Один из бывших на портрете Всех покоряться приучил.
О нем поэты многих стран Слагали выспренние оды, Но культом и в былые годы Был для меня – мой Дагестан.
И не менялась никогда В моей душе одна картина: Клубится облаков овчина, Дымится горная гряда.
На ней альпийские луга, На ней – мятежный бег потока, Отец над книгою Пророка И мама возле очага.
И, венчан скальною оправой, Изображен на ней и я – И молодой, и седоглавый, А рядом ты – жена моя.
ГОЛОВА ТЫ, МОЯ ГОЛОВА
Голова ты, моя голова, Не одну мы сносили папаху. Нес тебя я порой, как на плаху, А порой как на зов торжества.
Ты – ристалище мыслей моих, Им раздора знакомы повадки, И случалось, в отчаянной схватке Верх не лучшие брали из них.