Собрание стихотворений

Иванов Георгий Владимирович

211

Есть в литографиях забытых мастеров… Неизъяснимое, но явное дыханье, Напев суровых волн и шорохи дубов, И разноцветных птиц на ветках колыханье. Ты в лупу светлую внимательно смотри На шпаги и плащи у старомодных франтов, На пристань, где луна роняет янтари И стрелки серебрит готических курантов. Созданья легкие искусства и ума, Труд англичанина, и немца, и француза! С желтеющих листов глядит на нас сама Беспечной старины улыбчивая муза.

212

Опять

белила, сепия и сажа, И трубы гениев гремят в упор. Опять архитектурного пейзажа Стесненный раскрывается простор! Горбатый мост прорезали лебедки, Павлиний веер распустил закат, И легкие, как парусные лодки, Над куполами облака летят. На плоские ступени отблеск лунный Отбросил зарево. И, присмирев, На черном цоколе свой шар чугунный Тяжелой лапою сжимает лев.

213

Моя любовь, она все та же И не изменит никогда Вам, старомодные пейзажи, Деревья, камни и вода. О, бледно-розовая пена Над зыбкой зеленью струи! Матросы гаваней Лоррена, Вы собутыльники мои. Как хорошо блуждать, мечтая, Когда над пристанью со дна Встает янтарно-золотая Меланхоличная луна. У моря сложенные бревна, Огни таверны воровской. И я дышу свободно, словно Соленым ветром и тоской. А вдалеке чернеют снасти, Блестит далекая звезда… Мое единственное счастье — Деревья, камни и вода!

214

Когда скучна развернутая книга И, обездоленные, мы мечтаем, Кружки кармина, кубики индиго Становятся затейливым Китаем. На глянцевитой плоскости фарфора, Дыша духами и шурша шелками, Встает пятиугольная Аврора Над буколическими островками. И журавли, на север улетая, Кричат над плоскогорьем цвета дыни, Что знали о поэзии Китая Лишь в Мейссене, в эпоху Марколини.

215

Я не пойду искать изменчивой судьбы В краю, где страусы, и змеи, и лианы. Я сел бы в третий класс, и я поехал бы Через Финляндию в те северные страны. Там в ледяном лесу удары топора, Олени быстрые и медленные птицы, В снежки на площади веселая игра, И старой ратуши цветные черепицы. Там путник, постучав в гостеприимный дом, Увидит круглый стол в вечернем полусвете. Окончен день с его заботой и трудом, Раскрыта Библия, и присмирели дети… Вот я мечтаю так, сейчас, на Рождестве Здесь тоже холодно. Снег поле устилает. И, как в Норвегии, в холодной синеве Далекая звезда трепещет и пылает.

216

Мне все мерещится тревога и закат, И ветер осени над площадью Дворцовой; Одет холодной мглой Адмиралтейский сад, И шины шелестят по мостовой торцовой. Я буду так стоять, и ты сойдешь ко мне, С лиловых облаков, надежда и услада! Но медлишь ты, и вот я обречен луне, Тоске и улицам пустого Петрограда. И трость моя стучит по звонкой мостовой, Где ветер в лица бьет и раздувает полы… Заката красный дым. Сирены долгий вой. А завтра новый день — безумный

и веселый.

217

На западе желтели облака, Легки, как на гравюре запыленной, И отблеск серый на воде зеленой От каждого ложился челнока. Еще не глохнул улиц водопад, Еще шумел Адмиралтейский тополь, Но видел я, о, влажный бог наяд, Как невод твой охватывал Петрополь, Сходила ночь, блаженна и легка, И сумрак золотой сгущался в синий, И мне казалось, надпись по-латыни Сейчас украсит эти облака.

218. ДЖОН ВУДЛЕЙ

Турецкая повесть

1

Право, полдень слишком жарок, Слишком ровен плеск воды. Надоели плоских барок Разноцветные ряды. Все, что здесь доступно взору — Море, пристань, толкотня, Пять бродяг, вступивших в ссору, Черт возьми, не для меня! Что скучней — ходить без дела, Без любви и без вина. Розалинда охладела, Генриэтта неверна. Нет приезжих иностранцев, Невоспитанных южан, Завитых венецианцев, Равнодушных парижан. И в таверне, вечерами, Горячась, входя в азарт, Я проворными руками Не разбрасываю карт. Иль прошла на свете мода На веселье и вино, Ах, крапленая колода! Ах, зеленое сукно!

2

"Что, синьор, нахмурил брови? Горе? Вылечим сейчас! Наша барка наготове, Поджидает только вас". Джон глядит: пред ним, в хате, Негр, одетый как раджа. "Господа прекрасно платит, Пылко любит госпожа. Будь влюбленным и стыдливым Нежно страстным до зари, Даже морю и оливам Ни о чем не говори, И всегда в карманах будут Звякать деньги, дребезжа, И тебя не позабудут Ни Аллах, ни госпожа. Лишь заря осветит тополь, Наш корабль отчалит вновь, Поплывем в Константинополь, Где довольство и любовь. Если будешь нем и страстен, Будешь славой окружен!" И промолвил: "Я согласен", — Зажигая трубку, Джон.

3

Зобеида, Зобеида, Томен жар в твоей крови, Чья смертельнее обида, Чем обманутой любви. Ты с шербетом сладким тянешь Ядовитую тоску, Розой срезанною вянешь На пуху и на шелку. Ах, жестокий, ах, неверный, Позабывший честь и сан, Где ты нынче, лицемерный, Обольстительный Гассан, Где корабль твой проплывает, Волны пенные деля, Чье блаженство укрывает Неизвестная земля. "Я ли страстью не палима, Я ли слову не верна?" "Госпожа!" — пред ней Селима Низко согнута спина. "Госпожа, исполнен строгий Вами отданный приказ, Ожидает на пороге Джон Вудлей — увидеть вас".