Собрание стихотворений

Пяст Владимир

II. «Mонашеский наряд, бесцветный и простой…»

В. К. И.-Ш.

Mонашеский наряд, бесцветный и простой, И золото волос неярко и непышно; Шагов неженский ритм – но с женской суетой В ваш проникает мозг упорно и неслышно; Рук инех оленой несоразмерный жест, Чтоб худенькую прядь на ясном лбу поправить, – И голос, созданный по-женскому лукавить, Но по-мужски молчать, пока не надоест… И серый омут глаз, подернутых росой, В предчувствии зари, мечтательной и нежной, Вдруг разгорается – бесстрашной, и мятежной, И первозданною, и страшною красой. 1910–11.

ЮРИЮ ВЕРХОВСКОМУ (Ответное послание)

Благодарю.

Твой ласковый привет С Кавказских гор мне прозвучал отрадно, И мысль моя к тебе помчалась жадно, Поэт! Мне вспомнилась прошедшая весна, И нашей — суточной, бессонной и невинной – Прогулки день, — когда твоей старинной Виолы стала петь струна. И узкая песчаная коса, И первый сон наш на полу беседки. Где к Руси прилегла ее Соседки Суровая краса. И чахлой зеленью поросшие холмы На берегу извивной речки малой, — Как вновь ты спал там, «тяжкий и усталый!» — Твой сон хранили мы. Мы отошли, тебя от мух укрыв, И разогнав сонливости остатки… Без сюртука, как были сбеги сладки? К воде, в обрыв! Ты мирно спал, — а я, и тот поэт, — Ах, ставший днесь угрюмцем нелюдимым! — Вели вдвоем о всем невыразимом Вполголоса совет. …Потом ты мылся, зачерпнув воды Своим цилиндром, будто он из меди… Ах, волован забуду ли в обеде Среди другой еды.

«“Аррагонская Хота” твоя…»

«Аррагонская Хота» твоя Мне милее всей музыки Фета, — В ней родного, большого поэта Всем дыханием чувствую я! О, поэт, вдохновенный, поверь: Тех созвучий сладчайших довольно, Что звучали тебе своевольно, — Чтобы стало тепло и привольно Тем, кому так мучительно — больно, Так томительно грустно теперь! Это с другом не я ль говорил? В этом теннисе бегал не я ли? Как я мог не играть на рояли! — И скамья то была не моя ли, Где я клятвы свои повторил?.. Пусть же будет мрачнее и глуше, И на сердце еще тяжелей, – «Мне так просто, так весело с ней», С «Аррагонскою Хотой» твоей, Воскресающей скорбные души… 1912.

БЕЛЬГИИ

Когда Господь перелистает Страницы хроники земной, – Взор Жизнедавца заблистает, Упав на письмена одной. Он скажет: «Ты, Моею волей, К недосягаемым верхам Вознесена – стрельчатый храм, Возникший на кровавом поле. Во плоть влюбленные – могли В свой час расстаться вольно с тленным, Вы, предъявившие Вселенным Печать Величия Земли». Сентябрь 1914.

A LA BELGIQUE (Traduction du pr ec edant, faite par l’Auteur et Mr. Latchineff).

Quand Seigneur aura feuillete Les annales de la Belgique, Son oeuil brillera transporte, Devant une page tragique. Dieu dira: «Par ma volonte, Toi, ma cathedrale pointue, Au champ plein de sang apparue, Vers l’infini tu as monte, Car, tant amoureux de la chair, Vous sutes quitter la poussiere, En presentant aux Univers Le sceau de grandeur de la Terre». 1914, Octobre.

TILL FROKEN W

Мы поселились когда-то, не зная друг друга, в Стокгольме; Рюмберг был вашим жильем, – Континенталь был моим; Я одиноко бродил по Юргордену или в Шеппсхольме, Или по Вальхалля-вехьн, голодом лютым томим. Вы, закупив кренделей, на четыре их дня разделили, Немногочисленных крон, быстрый провидя конец… Не был запасливым я — и тоскливые дни наступили: В сутки съедал я один — в орэ ценой — леденец». Деньги Руманов прислал. — Получив, я отчалил на Борэ, — Вы ж в это время как раз — съев кренделька — голодать… О, отчего не сулила судьба миг последнее орэ, Вместе

с последним стихом, вам дружелюбно отдать? 1915—17.

Н. С. ГУМИЛЕВУ

«Как гурии в магометанском Эдеме в розах и шелку», — Так мы в дружине ополченской На прибалтийском берегу. Сапог неделю не сымая, В невыразимой духоте В фуфайках теплых почиваем (Все что с собою — на себе), На нарах — этом странном ложе — В грязи занозисто-сплошной, Почти что друг на друге лежа, Дыша испариной чужой; Чужою деревянной ложкой, Искапанной с чужих усов, Хлебаем щи из миски общей (Один состольник нездоров); На тех же нарах (— что подошвы), Где наши ноги, там и хлеб, И протолкаться невозможно, Когда хлебает взвод обед… Никак ни времени, ни места, Чтоб раз умыться, не урвать, И насекомым стало тесно В лесу волосяном гулять… …Так жизнь такая превосходит Блаженства мерой все, что мог Своим любимцам уготовить В раю пресветлом щедрый Бог! И нет утонченнее пищи, Чем те замусленные «шти», И помещений благовонней Казармы — в мире не найти! И тот слепец, кто в это время В кафе поит вином девиц: Не видит он, что вместе с теми Ужей глотает и мокриц. И жалок тот, кто тело в ваше Купает, нежучи, свое: Чем дух ее благоуханней, — Тем тяжелее смрад ее. А мы, в чудовищном удушье, В грязи сверхмерной, слышим мы, Как павших в славных битвах души Поют военные псалмы, И видим мы, как, предводимы Самим Всевышним, — нашу рать Сопровождают херувимы, Уча бессмертно умирать… Февраль 1915.

РЕКВИЕМ ЮНОСТИ

«Мне тридцать лет, мне тысяча столетий...»

Мне тридцать лет, мне тысяча столетий, Мой вечен дух, я это знал всегда, Тому не быть, чтоб не жил я на свете, — Так отчего так больно мне за эти Быстр опрошедшие, последние года? Часть Божества, замедлившая в Лете Лучась путем неведомым сюда, — Таков мой мозг. Пред кем же я в ответе За тридцать лет на схимнице-планете, За тридцать долгих лет, ушедших без следа? Часть Божества, воскресшая в поэте В часы его бессмертного труда — Таков я сам. И мне что значат эти Годов ничтожных призрачные сети, Ничтожных возрастов земная череда? За то добро, что видел я на свете, За то, что мне горит Твоя звезда, Что я люблю — люблю Тебя как дети — За тридцать лет, за триллион столетий, Благодарю Тебя, о Целое, всегда. 2 июля 1916

ПРИЛОЖЕНИЕ. СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В «ОГРАДУ» (1903-1907)

Из отдела «ЭТО ТЫ»

I. «Гармония в тебе, земная с неземной…»

Гармония в тебе, земная с неземной, Слиты особенно и больше чем мистично, И каждое твое движенье гармонично, И все — и плач и смех твой — мелодично: Иди за мной! Ты знаешь, что тебя я понял необычно! Я сразу увидал тебя иной, — Иной чем все, — и с этих пор со мной Остался навсегда твой образ неземной, Глубокий безгранично… Сентябрь 1903

II. «Здесь с тобою стоя рядом на причаленном плоту…»

Здесь с тобою стоя рядом на причаленном плоту, Первый раз проник я взглядом в неземную высоту. Смех твой, прудом отраженный, мне предстал как голос вод, — И с тех пор преображенный мне раскрылся небосвод. Разорвалась восприятий, чувств обычная кайма; Сколько пламенных зачатий ты учуяла сама! Как восторженно и ново мы друг друга обрели, Разом сбросивши оковы зачарованной земли! Начало 1904