Мне рифму жаль. А как она былаУслужлива, пророчлива, мила!Болела долго, умерла.Гуляя во измайловских дворахЯ будто бы брела у ней на схоронах.Немногие ее, бедняжку, проводили,Волос не рвали. Не вопили.Но вдруг она воспряла. СразуОткрылись медленно ее четыре глаза.Но жизнью просиял один лишь только глаз:— Отец мой Ритм, он не оставит вас.И отвернулась вся в слезах.Скисал октябрь в измайловских садах.Сегодня небеса как светлое болото,В котором утонуть не страшно отчего-то.В саду таится деревянный театр,В котором призраки танцует па-де-катр.К
стене приклеены две горбоносых маскиГлядящих весело на струпья старой краскиСветло-сиреневой. А за стеною зал,Где запустенье правит бал.Он мой двойник, подобна я театруВ котором призраки твердят все ту же мантру.Какое светлое болото это небо!Ах, к рифме так привязчива потреба.Хотя она, как мнится, устарела.Но говорила, что сама хотела.Ее подбрасывал как карту Аполлон,Но вот поэзия истаяла как сон.Зажигалка прозябла нежным синим листком,Будто с древа упал, напоенного светлым огнем.Жизнь завершается, чужда и бестелесна,Каким-то вокруг эго ходом крестным.Как обруч катится над безднойГонима хворостиною небесной.
Утро, переходящее в вечер
1Как велика, честна моя награда!Едва проснусь — вскочив из-под простынь,Мне лапку церемонно, величавоМой подает японский хин.И пожимаю лапу в полусне я.И думаю: не надо мне (пьянея)Ни свежих на подушку роз,Ни сливок от дворцовых коз.Мой утренний levee пышнее,Чем твой убогий, о Луи Каторз!2Едва проснусь — а сумерки настали,И потемневших улиц снегопадМне обещает легкое забвенье,Как опиум, мне дарит в утешеньеТолпы многоочитой мельтешенье,Глотающей бензинный чад.Бреду сквозь жалостный туманС японцем махоньким на поводке,Как будто бы я — длинный караван,Следов не оставляющий в песке.
" Поэзия в гробу стеклянном "
Поэзия в гробу стеклянномЛежит и ждет,Когда услышит она сноваНеровные шаги.Когда к ее ланитам нежнымВ слезах прильнетОтчаянно, самозабвенноКакой-нибудь урод.(Поскольку монстры и уроды — ее народ),И воспаленными губамиОна поет.Напрасно к ней спешит безумный,К ней опоздавший человек,Но в инистом гробу нетленнаИ беспробудная навек.В груди ее подгнилМиндаль надкусанный утешный,Который так манилСвятых, и нелюдей, и грешных.Сияют ледяные веки,Примерзнуть бы к тебе навеки!К тебе навеки я примерзла,И спим — уже на свете поздно.
Кофе Г-а
Зерном среди зерен толкаясь,В воронку мельницы плыть,Чтобы твердую свою твердостьИ черный свой блеск избыть.Узнает ли меня мой ангелВ измолотой во прах муке?И мечется песок, стеная —Мельчась, дробясь в слепой тоске.И всех вас сварят, подадут…Ужель, душа, к тому тружусь,Чтоб в этом горестном напиткеЧуть-чуть, но изменился вкус?
Жалоба римлянина
«Чем виноват соловей — что в эпоху лесного пожараДовелось ему сгинуть в огне?Страшно ему,В час последнийГлаза закрывая,Видеть, как свитки родимых деревьевВ пепел сухой обратились —Будто и не было вовсе.Гибель родного всего.Варваров новых язык —Вот до чего сужденоБыло судьбою дожить.Разве мне жаль было б жалкое тело покинуть,Если б душа моя в свитках родимых жила?»С жалобой этою римской свою я свивалаСидя в развалинах римских в слезах:В городе сняли трамвай,Не на чем в рай укатитьсяГнусным жиром богатстваИзмазали стены.Новый Аларих ведет войско джипов
своих.Седою бедною мышкойИскусство в норку забилось,Быстро поэзия сдохлаБудто и не жила.Римлянин, плач твой напрасен —Через века возродится многое, пусть изменясь.Ныне ж все кажется мне безвозвратным,Столь безнадежным, что лучшеХрупкий стеклянный поэзии городГрубо о землю разбить.
На том берегу мы когда-то жили…(Отчуждайся, прошлая, отчуждайся, жизнь)Я смотрю в Невы борцовские прожилыИ на угольные угриные баржи.Я у окна лежала, и внезапноВзяла каталку сильная вода.Я в ней как будто Ромул утопала,А вместо Рема ерзала беда.И влекло меня и крутилоУ моста на Фонтанке и МойкеВыходите встречать, египтянки,Наклоняйтесь ко мне, портомойки!К какому-нибудь брегу принесетИ руки нежные откинут одеяльцеИ зеркало к губам мне поднесутИ в нем я нового увижу постояльца.
6
Опубл.: «Знамя» 2010, № 3
" Это было Петром, это было Иваном, "
Это было Петром, это было Иваном,Это жизнию было — опьяневшей, румяной.А вот нынче осталась ерунда, пустячок —Опуститься ль подняться на века, на вершок.И всего-то остался — пустячок, кошмарок —Нежной, хилой травинки вскормить корешок.
" Мы — перелетные птицы с этого света на тот "
Мы — перелетные птицы с этого света на тот.(Тот — по-немецки так грубо — tot).И когда наступает наш часИ кончается наше лето,Внутри пробуждается верный компасИ указует пятую сторону света.Невидимые крылья нервно трепещутИ обращается внутренний взглядВ тоске своей горькой и вещейНа знакомый и дивный сад,Двойною тоскою тоскуяТуда караваны летят.
Утки в Павловске
Ветер дохнул, и вдругРечка СлавянкаОбратиласьВ Диану Эфесскую.Бугорками пошла,Мелкой грудью заволновалась,Из каждого сверкающего соскаУтки пьют молоко, как младенцы.Птицы, вскормленные осеннимОловянным молоком,Солдатами когда-то былиИгральным павловским полком.Всё ждут — вернется повелительИ, скинув перья свои серые,Мундиры синие наденутКак будто горлышки у селезней.И будет он наш вечный зритель.Как скучно было в утках жить!
Купанье прачки
Вошедши с плотомойни в реку,Вся съежась, баба говорила:Какой ты, Оредеж, холодный,Как будто молодцу случайномуИли родному человеку.— Какой холодный ты сегодня…Сказала и погладила рукоюНагую воду с нависшей от березы тенью,А Оредеж, стремительный и темный,Как будто бы чурался ее горячего бесформенного телаИ мимо пролететь хотелИ ускользал ее прикосновенья.Как будто не рекою был, а духомИли горою льдистой,Что с отвращеньем будто мухуВ алмазах терпит альпиниста.
Игольчатое море
Как будто рой подводных швейВбивает тысячи играющих иголокС изнанки моря, услышав глас— подкладку мне пришей!Иглы взлетают вверхИ падают под воду,Где снова ловят ихГлубоководные юроды.Иль рыбы финские,Летучим подражая,Взлетают вверх изо всех силСияние изображая,Живыми иглами,Сверкая блестками?Иль просто солнце раскололосьНа щепки острые?Ужель и морю свойственно тщеславье?И оно, представ пред ангелов толпой,Последним Судным смутным утромОткинет горделиво полу скользкого пальто —Весь дым глубин, расшитый перламутром.