Растет, растет рассвет.Заканчивая опус,Я замечаю — чтоЛечу давно уж в пропасть.Сама ль оступилась,Скользнула с краю,Иль кто-то подкрался,Толкнул — не знаю.На главе моей тяжесть,На тулове — сталь,Лечу я, вращаясь,Туда, где — Грааль.Унылых скал круженье,Ущелье одиночества,Но это не паденье,А долгое паломничество.Дома встают из тьмы,Тяжелые, как башни,В Святую землю мыЛетим, и нам не страшно.Рыцарь паденья,Каменных льдинПерчатку твореньяНесет паладин.
2. Где может быть Камень
В глазу грифона,В лапе сжатой льва-исполина,В любви Сфинкса.Вот идет человек,Мозг его — пестрее павлина.Вовсе ему не страшно.Помнит себя и всех он,Возьмет он и прыгнет с башни,Исполняя судьбу ореха.
Речь идет об английском враче Елисее Бомелии, который сперва ревностно служил Грозному, изобретая яды для его врагов, а потом, обвиненный в предательстве, был казнен тем мучительным способом, о котором здесь говорится.
1Пробил колокол к вечерне —Смерти миг для Елисея.Медленно венец из тернийОпустился на злодея.Палачи, хоть с неохотой,Привязали его к палке,Развели огонь в палатах:"Царь велел, гори, проклятый.Видно, царь оголодал наш,Хочет редкого жаркого,Хочет каждый день инова,Он на то и государь…"2Колокол вечерний длится.В этот миг Адам, отец наш,Скользнув по времени древу(И душа еще нерожденная —позднего сева петербургская птица —по ветке напева), — смотрит внутрь — и дивится.Во времени чужом нету прав у нас — немы,Не говоря уж о том, что не мы.Дух чужой мерцает в круглом флаконе,И там пляшет бесенок — сын сатаны.3При конце заката, на острове — в пустыниМолит Бога обо всех святой отшельник,О немой и говорящей твариИ о мертвых, что молчат так громко."Кто бы в мире крест сей миг ни нес —Дай немного от его мне доли".Он хватает долю, как мурашка,И бежит в убогую пещерку.А тому, кто в этот миг вертелсяКак перегоревшее жаркое,Сон был послан — что во сне он жарим,А проснется — радость-то какая!4Пробил колокол к вечерне.Вздрогнул царь в постели, древнийВизантийский список бросилИ, покряхтывая, встал.Целый час уже, наверно,С аглицким стеклом читал.И устал — пора к вечерне.В клетке у окна певецЗастонал и вдруг заохал,Византийская парчаПередернулась сполохом.— "Вы, там! Потише жарьте бусурмана,Велю я жить ему до самого утра".Как бы по Божьему веленьюСпускалась ярость на царя.— "Не против плоти наши боренья,Но пусть злобесный в плоти пострадает!Когда б не матушка, не плоть,За что и душку уколоть?" —Хихикнул. Испугался — ну как бесМне в душу выползнем залез?Нет, это страшный огнь небес.Как по стене прорезалась чертаИ через душу, через сердце — слева —Шипящий раскаленный камень гнева —В ночь бархатную живота.И воздух, комната — все будто закипело,И это Божие, не человечье дело.5Бояре, затворясь, бормочут: ядаОн не жалел для нас, и так ему и надо.Колышет ветер крепких слов ботву,А в корне их: пора, пора в Литву.6Где зори не слышно вечерней,В избушке замшелойВолхв вертит фигурку, на ней корона.Он ей пронзает сердце восковоеИ стона ждет, но не услышал стона.Швыряет в кадку, где пасутся черви.Еще не вычерпал всю бочку виночерпийИ царской жизни темное вино.Еще он правит, и мантия еще струится с плеч,Но проклят нами он давно,Его заждались смерть и печь.7А там вдали — где остров Альбион,Сестре Бомелия приснился страшный сон.8Шел снег во тьме. Из церкви слабоСквозило тихое томительное пенье.Рыбарь вез мерзлых щук, и на ухабахОни стучали, как поленья.9Когда же сняли головню еще живуюИ, веки приоткрыв, она шепнула: "Oh, my Lord",То солнце глухо-красное скользнулоБыстрей, чем можно, под московский лед.
ПОРТРЕТ БЛОКАДЫ
ЧЕРЕЗ ЖАНР, НАТЮРМОРТ И ПЕЙЗАЖ
1. Рассказ очевидца (жанр)
Мимо Андреевского рынкаШел в блокаду человек.Вдруг — невероятное виденье:Запах супа, супа привиденье!Две крепкие бабыВ тарелки суп наливают,Люди пьют, припадают,Глядя себе в зрачки.Вдруг милиция —Из рук тарелки выбивает,В воздух стреляет:Люди, вы едите человечину!Человетчину!Бабам пухлые руки заломили,На расстрел повели,Они шли и тихо выли,И из глаз их волчьи лапыВоздух рыли.Не успел насладиться прохожий.Птица клюет с земли — ей же хуже.И пошел, перешагивая чрез мертвыхИли их обходя, как лужи.
2. Натюрморт
Помойные сумерки плещут в окошко.Юноша горбится нетерпеливо,В кастрюлю взглядывая суетливо…В ней булькает кошка!Ты пришла, он сказал — "кролик",Ты поела, он хохочет так дико.Вскоре он умер. Ты по воздуху тихоЧертишь углем натюр (о поистине!) морт.Свеча, обломок столярного клея,Пайка хлеба, горсть чечевицы.Рембрандт! Как хочется жить и молиться.Пусть леденея, пусть костенея.
3. Смещенный пейзаж. Лестница, двор, церковь
(бумага, уголь, воронья кровь)
Уже не брата и не отца —Тень вели,В крестец подталкивая дулом.Так же болталась голая лампочка,Из подпола дуло.За этой сырой синей краской — желтая, за ней зеленая,До пустоты не скреби, не надо,Там штукатурка и испарения ада.На, жри, картофельный розовый цвет.Больше у тебя ничего нет, кость моя, блокада!Что ты жрала? Расскажи мне:Иней с каменьев синий,Червей, лошадиную морду,Кошачий хвост.Бочками человечьих рук, пучками волосПиталась. Воробьями, звездами, дымом,Деревом,
как древоточец,Железом, как ржавь.А во дворе человека зарезали без ножаЗапросто просто.Из раны, дымясь, вытекал голос.Он пел о горчичном зерне и крошечке хлеба,О душе крови.Под слабым северным сияньемЖелваками ходило небо.Блокада жралаДушу, как волк свою лапу в капкане,Как рыба червяка,Как бездонная мудрость слова…О, верни всех увезенных в дальВ кузове дряблого грузовика,Звенящих, как вымерзшие дрова.Великая пятница. Пустая голодная церковь.У дьякона высох голос, он почти неживой,Тени гулко выносят плащаницу —Священник раскачивает головой:"О, теперь я прозрел, я понял —Ты очнулся от смерти больной,Тебе не поправиться, погибель всем вам".Кровь моя стала льдяным вином,Уробор прокусил свой хвост.Зубы разбросаны в небеВместо жестоких звезд.
III
" В кожу въелся он, и в поры, "
В кожу въелся он, и в поры,Будто уголь, он проник,И во все-то разговоры —Русский траченый язык.Просится душа из тела,Ближе ангельская речь.Напоследок что с ним сделать —Укусить, смолоть, поджечь?
УТРО ВТОРОГО СНЕГА
Ворона, поднявши рваные крылья,Что-то крикнула и улетела,Потому что зима пришла,Площадь бельмом белела,Поземка свечою шла,Где-то на ПетроградскойСтарой слепой стороне,Которой привычное делоГореть в ежегодном огне.Луны невнятное пятноКазалось никому не нужным,Светили звезды так светлоОгнем чахоточным недужным.В потемках зимних, будто крот,Унылый школьник на убойПо снегу синему бредет.Кофейник на огне плясал,Кастрюля рядом с ним ворчала —Казалось бы, чего ворчать?Ведь это не она вставалаСегодня утром ровно в пять.Шел человек, к его макушкеБыла привязана сверкающая нить,Витого снега бечева, —Чтоб с облаком соединяласьЕго больная голова.А город всех святых встает, как на убой.Святых идет большое стадо,Глазами белыми светя перед собой.Куда ты — всё равно, и надоИдти в потемках за тобой.Желтеют школьные окнаЗадолго до рассвета —Дрожащая планета.Пока она до сердцаЗвоночком добежит,Исподнее черновиковОдно тебе принадлежит.Листы мерцают оловом,Полки неровных букв.Когда подымешь голову,Уже светло вокруг.Собака и нищий,И девочка плачет,Луна все белее летит, —Ужели для всех одинаково значитВесь этот простой алфавит?Ужель и у тебя душа,Размноженный прохожий,Такая ж дремлет, чуть дыша,Под синеватой кожей?А снег бежит, как молоко,Как лошадь в белой пене,А молоко, что от рожденьяЛежит в кастрюле без движенья, —В звериной лени.
" Под белою звездой бредут "
Под белою звездой бредутС бубенчиками два быка,Мутнеет снизу синева,Земного вечера тоска.Американскую ромашкуКоровы приминает бас,И вечер сам плетется в стойло,Прищуривая синий глаз.
ОБ ОДНОДНЕВНОМ ПОСТЕ
И ТАКОМ ЖЕ КОТЕНКЕ
(Двойной смысл в последних двух строчках)
От тьмы до тьмыНи крошки в пасть,Нельзя нам пасть.Нас тьмы и тьмы,И мы живем от тьмы до тьмы.Вот солнце тянет длинный луч,Под землю тянет, мучит.О, скоро лягу, завернусьВ одежду чистой тучи.И голод, маленький как моль,Мне придушить легко.Блажен, блажен котенок тот,Что не пил молоко.Его сухим остался рот,И "я" прилипло к "мы",Он только пискнуть и успелОт тьмы до тьмы.А нам все должно пожирать,Мир собирать в сумы.Скажи — что хочешь ты ещеОт тьмы — до тьмы?
СМЯТЕНЬЕ ОБЛАКОВ
Светлане Ивановой
На теплой выжженной травеНе час, не два,Не жизнь, не две…Вздуваясь кругло, облака ходили, будто корабли,И вдруг промчалось низко такОдно, дымящее, как танк,И унесло с лица земли.Кружась, смеясь, летела яВ пустыню дикобытия,Как лист с дерев,Где нет дерев.Потом на облаке другомЯ возвращалась в старый дом,Смотрела сверху на траву,Завидовала муравью,Что он не плачет.И муравей в траве привстал,И бронза щек его — кимвал,И сердца каменный кристаллВ нем лязгал глухо и сверкал,Он ожерелье слез сухихЧужих перебирал.А я валялась в облаках,В стогах пышнейших,На бело-розовых поляхНежнейших,И, как дельфин, вращалась в них,В шафранных, апельсинных,Набитых пеною густой,В их парусах, перинах…На ярко-розовом клочкеПовисла и носилась,В космический пустой карманОно клонилось.И запах облаков пристал —Он стойкий, громкий, будто мухи,Он пахнет мокрой головойОтрубленной черемухи.
ВЕРЧЕНЬЕ
Кружись, вертись!Раскинутые руки,Вращаясь, струят ветер,А после ветра дискСам понесет.Ты превращаешьсяВ водоворот,В безумный вихрь,В вертеп, в вертель,И вот уже вокруг тебяНесется мира карусель.Уже вокруг летящей плотиКружатся памятей полотна(Они пришиты так неплотно),Одежды двойников моих,И хлопают на повороте.Но что "я"? Ось.Я устаю,Смотрю я вкосьНа звезд прилипших стаю, —Все ж у земли сырой во власти,Боюсь — я вылечу из вихря.И падают с худых запястийВенеры и Гермеса гири.