Собственность Короля
Шрифт:
Голова раскалывается от резкой боли в затылке, перед глазами, стоит их открыть, все плывет и бултыхается в вязкой дымке.
— Жить будет, — слышу неприятный грубоватый женский голос.
В ноздри ударяет резкий запах нашатыря и реальность напрыгивает на меня внезапными резкими воспоминаниями.
Меня продали Шубинскому.
Меня или Марину, которой всего тринадцать.
Это дичь, которой просто не может быть.
Дурной сон, от которого я обязательно проснусь.
— У твоей красотки месячные, — говорит женщина,
Какое им дело до моей физиологии, господи?!
— Это уже не моя проблема, — слышу голос отчима. — Алексей, поднимай эту спящую красавицу. И пусть кто-то приведет ее в порядок — жених, — ему явно нравится собственная «очень остроумная» шутка, — приехал.
Что? Шубинский ведь только что…
Мой взгляд падает на настенные часы, и я получаю еще один подзатыльник от жестокой действительности — уже почти десять.
Я приехала днем, а уже почти полночь.
Попытка сесть заканчивается стремительным перекачиванием боли из затылка в лоб, но встать мне все равно приходится, потому что охранник рывком выдергивает меня из постели, ставит на ноги, крепко удерживая за плечо. Наверное, только поэтому я и не падаю.
Перед глазами появляется лицо отчима — перекошенное от злости.
Его хватку у себя на лице почти не чувствую, только во рту появляется вкус крови, когда внутренность щек трется об зубы.
Потом пощечина — не сильная, но отрезвляющая.
Противный женский голос: «Не порти ей личико, а то самому придется отрабатывать».
Рогов матерится.
— Смотри на меня, — требовательно мотает моей головой из стороны в сторону, как будто это очень помогает. — Смотри на меня, сука! Хватит корчить невинность, блядина потасканная.
Я проглатываю крик отчаяния.
— Через пять минут ты спустишься в библиотеку, будешь мило улыбаться, будешь хорошей и послушной, и если Шубинский захочет минет — спросишь, как долго тебе нужно сосать. Поняла?
Меня все-таки немилосердно шатает.
Отчим принимает это за согласие, отдает какие-то команды и в комнате остаемся только мы с той неприятной женщиной. От нее пахнет лекарствами и использованными бинтами.
В ее сухой сморщенной ладони, которую тычет мне под нос — голубая таблетка-капсула. Во второй — жестяная исцарапанная фляга, из которой разит крепким алкоголем.
— Выпей — через пару часов крови не будет. Тебе пригодится.
Я молча отворачиваюсь от «угощения», все еще веря, что это просто дурной, очень дурной сон.
— Только Шубинскому вот такие рожи лучше не корчить, — говорит женщина, прикладываясь к фляге парой жадных глотков, потом вытирает горлышко краем рукава, снова предлагает мне и, когда я снова отказываюсь, прячет ее в сумку. — У него тот еще характер, он и не таких ломал.
Я обхватываю себя за плечи, пытаясь хоть немного согреться.
— Где Марина? — спрашиваю, не глядя на женщину, потому что
— Твоя сестра сейчас в детском санатории. Поверь, у нее дела намного лучше, чем у тебя. И так все и будет, если перестанешь корчить оскорбленную невинность и сделаешь то, что нужно.
Я молча киваю.
Спорить с ней бесполезно — очевидно, что она в курсе всех планов отчима, иначе он назначил бы ее моим тюремщиком. Просить ее о помощи бесполезно и даже опасно, потому что, если Рогов узнает, что я не собираюсь быть овцой на заклании, меня будут стеречь день и ночь.
Пусть будет так… как будет.
Может — хоть я сама в это не верю — Шубинский просто не знает, что меня «отдают» против воли?
— Все, вытри сопли, — женщина неласковым пинком подталкивает меня сесть на пуф у туалетного стола, вываливает из своей сумки какую-то косметику и пачку влажных салфеток. — Приведи себя в порядок и спускайся. Серьезные люди не любят ждать свои новые игрушки. И не любят, когда эти игрушки ломаются до окончания срока эксплуатации.
Она посмеивается и выходит.
Оставшись в милосердной тишине, наконец, выдыхаю.
На косметику даже не смотрю — смахиваю весь этот хлам на пол. В моей дорожной сумке была косметичка, но я, черт подери, понятия не имею, где она сейчас. Там же мои документы, немного наличных денег, единственная не заблокированная карта, на которой есть небольшая сумма. Хотя ее хватит в лучшем случае на койко-место в дешевом хостеле.
Меня начинает колотить озноб, когда доходит, что я даже из дома выйти не смогу, потому что у меня нет верхней одежды и денег на такси.
Когда в дверь раздается настойчивый стук, я понимаю, что, если не выйду сама — мне помогут. И вряд ли это будет приятная помощь.
В зеркале у меня самый потерянный вид, но прихорашиваться для Шубинского я не собираюсь.
Просто зачесываю назад волосы и выхожу, стараясь не думать о его ледяном оценивающем взгляде, который как будто въелся мне в кожу.
В библиотеку меня ведут как приговоренную к расстрелу — охранник слева, охранник справа. А когда я случайно останавливаюсь, путаясь в ногах, тот, что Алексей, кладет ладонь мне на плечо, сжимая на ней пальцы до моего вскрика.
Иду дальше, секунду медлю у приоткрытой двери из-за которой выбивается полоска света, и захожу.
Мне бы очень хотелось, чтобы Шубинский держался подальше, но он стоит у стола, и на этот раз не в дорогом костюме, а в джинсах, свитере и молодежных кроссовках, как будто такой наряд может стереть с его лица пару десятков лет. Выглядит нелепо.
— Анна, добрый вечер. — Он почему-то очень пристально изучает мою обувь, хотя на мне ровно те же туфли, что и днем. — Полагаю, у вас есть некоторые… вопросы.