Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Шрифт:
3
Вокруг головы персонажей изображаемых им снов Ремизов рисует темный или светлый кружок. Это сферы влияний, распространяемых друг на друга персонажами сна. А персонажи эти не только люди, но и звери, и вещи. Есть среди них и не имеющие нимбика. Это - безразличные, не влияющие. Зато все пугающие или испуганные, все, кто в гневе, радости, исступлении или другой страсти, все имеют над собой кружок.
Рисунки перечерчены линиями - лучами приворотных и отворотных влияний или гранями плоскостей - планов, в которых располагается сон. Плоскости эти перекрещиваются, преломляют
И все эти нимбики, излучения, вихревые грани влияний - совсем не каприз художника. Это ключ к изображению сновидений, открытый Ремизовым.
Невидимые в яви, они болезненно ощутимы во сне.
4
Рисуя сложные сны, Ремизов заключает их отрывочные видения в соприкасающиеся или сплетающиеся овальные рамки. Между рамками - фантастический узор, какой видишь засыпая, медленно погружаясь в сон, укачиваясь сном - в дреме.
Или же рисунок весь раздроблен на неравные части жирными или тонкими секущими чертами.
Вот иллюстрация к «Трем встречам». Наверху, окруженный прозрачным угловым не только нимбиком, а целым «футляром» ауры - духовного поля - сам герой сна. Идет в пустыне, а перед ним на песке резкая большая тень птицы от мчащейся по воздуху «красавицы». Тень заходит на нижнюю грань, откуда взбираются сверхстранные бесформенные созданьица. Они очерчены толстым контуром. Над большинством из них также нимбики, и излучаются из них слова «addio» [242] . Эти созданьица - песчинки. Как у Тургенева: - «И вот, со всех сторон раздается: “Addio” - каждая песчинка кричит и пищит мне: “Addio!”».
242
addio - прощай! (итал.)
А рядом изображена даже такая бредовая черточка: - «Это не солнце, это итальянский паук; кто ему дал паспорт в Россию? Я его выведу на свежую воду: я видел, как он крадет апельсины в чужих садах...»
Нарисованы - намечены апельсины на ветках, переплет забора, а среди них жирной чертой - контуры, уродливые, бесформенные, как сама смутная невнятица, - сонная фраза о солнце-пауке, крадущем апельсины.
Слова в рисунке соответствуют словам, услышанным во сне. Сколько раз герой «Трех встреч» слышит громко произнесенное «Passa que’colli...» [243] , столько же эти слова и написаны на белых полосках, окруженных черным полем.
243
«Passa que’colli...» - «Перейди через эти холмы» (итал.).
Белые слова на черном, как громкие голоса в немоте тяжелого сна.
5
Рисунок у Ремизова подвижен. Да иначе и нельзя было бы изобразить сон. Всё отличие сна от яви в отсутствии логики движения. И отсутствие это можно показать только дав это движение - изобразив для сличения оба момента сна - похожий на действительность и уже ни на что не похожий, кошмарный - рядом.
Вот, например, лошади сна из «Клары Милич». Пока герой повести видит их сзади, подходя к ним,
Эту магию сна хорошо знает Ремизов и пользуется ею, изображая кошмары.
Лошади нарисованы им рядом - обычные и оскаленные; Лукьяныч («Три встречи») - Лукьянычем и тут же - Дон-Кихотом...
6
Каждая подробность сна, каждая черточка вычерчены Ремизовым.
Некоторые подробности кажутся странными и лишними. Но это не так. Надо только вчитаться в тургеневский текст, и они будут легко расшифрованы.
Не всё внятно во сне. А невнятное и в рисунке, изображающем сон, не может быть внятным.
Так, в иллюстрации к «Трем встречам» изображены кричащие песчинки и солнце, крадущее яблоки. В сне Лукерьи из «Живых мощей» какой-то ежик - не ежик, а если присмотреться - кочка с васильками. В изображении одного из снов Силаева посредине рисунка крестик и на нем кружочек - это «блестка» («...в воздухе нестерпимо крутятся бесчисленные блестки...»). И там же в первой половине рисунка - серые комочки в кружочках - «воробьи в пыли».
7
В рисунке к «Силаеву» Ремизов посредине между двумя «снами» изобразил кошку - призрак уже не сна - действительности. Этим призраком кошки Тургенев обрывает рассказ.
Силаев, видящий и сны и призраки, не различает сна от яви. Рассказывает о снах и должен показать, по замыслу рассказа, и призрак. Но сны Силаева Тургенев передал, а на призраке запнулся.
«“Да вот, слышите ли - слышите, слышите... слышите, - дверь скрипнула, - глядите, глядите - что, нет кошки?” Дверь, действительно, тихо скрипнула - я быстро обернулся - и вообразите мое изумление, господа, - черная кошка вбежала в комнату и осторож...» («Силаев»)
Рассказ оборван на полуслове. Оборван потому, поясняет Ремизов, что «при всей открытой душе своей к явлениям страшным и снам, Тургенев и чувствовал, но не имел изобразительных средств для колдовства». Изобразить же «эту самую завязь, где сходятся и явь и сон», мог только Гоголь.
Но, пожалуй, не только Гоголь. Знаем, что мог и Достоевский. В предсмертном бреду Свидригайлова, горячечном Раскольникова, в черте Ивана Карамазова... Да и сам Ремизов... Уже не говоря ни о чем другом - нарисовал же он силаевскую кошку. Если дольше смотреть на нее, становится так жутко, точно смотришь в веющий смертным холодом провал. Слышится эта самая «нестерпимо звенящая трель колдовства», которой он столько попрекает в своей статье Тургенева.
Молва, 1934, №23, 28 января, стр.4. Ср.: Алексей Ремизов, «Пятидесятилетие со смерти Тургенева. Тургенев-сновидец. 28 X 1818 - 22 VIII 1883», Числа, кн. 9 (1933), стр.179-181. Ср. также: Василий Куковников <А.М. Ремизов>, «Рукописи и рисунки А. Ремизова», Числа, кн. 9 (1933), стр.191-194.
О настоящем и будущем