Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Шрифт:
И самое невыносимое, самое ужасное для человека - свобода оставаться со своим свободным решением сердца - это ужасно!
И если есть еще выход, то только через отречение воли - ведь человек-то бунтовщик слабосильный, собственного бунта не выдерживающий! –
Да захочет ли человек-то такого счастья безмятежного с придушенным «сметь» и с указанным «хочу»?
Но ведь бунтом жить невозможно!
Как же жить-то, чем любить - с таким адом в сердце и адом в мысли?..
...Трепетной памятью неизбывной, исступлением сердца, подвигом, крестной мукой перед крестом всего мира - вот чем жить и чем любить человеку.
Достоевский - это Россия...
И нет России без Достоевского.
Россия нищая, холодная, голодная горит огненным словом.
Огонь планул из сердца неудержимо –
Взойду ли я на гору, обращусь я лицом к Востоку -
стану на запад - огонь!
посмотрю на север - горит!
и на юге - горит!
припаду я к земле - жжет!..
Где же и какая встреча, кто перельет этот вспланный неудержимо огонь –
– из - гор - им! –
Там на старых камнях, там - встретит огненное сердце ясную мудрость.
И над просторной изжаждавшей Россией, над выжженной степью и горящим лесом зажгутся ясные верные звезды» (Взвихренная Русь).
Меч. Еженедельник, 1934, №1-2, 10 мая, стр.16-18.
Владимир Слободник
1
В своем знаменательном стихотворении «К Музе» чего только не возвел Блок на свою «гневную лиру» - тут и «роковая о гибели весть», и «поругание счастья», и «попиранье заветных святынь». Много лермонтовского преувеличенного пафоса, но если взглянуть плоским житейским взглядом на заветнейшие стихи поэтов, нельзя не понять - да, проклятье заветов священных; да, поругание счастья... Не то что в разговоре первому встречному - в интимнейшей беседе, в дневнике, на святейшей исповеди нельзя сказать того, что говорят в стихах наиболее скрытные, целомудренные из них. Пушкинское «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем» - самый стыдный, но и целомудренный пример.
По-видимому, в тайных моментах творчества есть какая-то неодолимая соблазняющая душу сила. Может быть, возникая в тайне, тайною своей соблазняет к высказыванию самого тайного, что иначе никогда не нашло бы своего воплощения. Дальнейшая судьба воплощенного зависит от мужества поэта. Лермонтов сознался в «Журналисте, читателе и писателе», что уничтожал такие разоблачающие стихи. Пушкин их не уничтожал, давая читателю доступ к своей «бесконечной интимности» (Розанов). Второй путь трудный, но верный, потому что по стихам этим можно распутать клубок судьбы дарования поэта, угадать не всегда очевидную для него самого «кровную» его тему.
2
Вл. Слободник - сложилась ли так его судьба или его душа - весь как преломляющий кристалл. В потоке явлений трехмерного мира, текущем через него, собственной его глубины сразу не разглядишь. Но и он соблазнился. И, соблазняясь, чувствовал, что делает - так и начал стихотворение:
Oto spowied'z moja naj'swietsza... Исповедуюсь свято...И рассказал: - когда ему было 16 лет, он жил в деревне у ксендза. Ксендз не догадывался, что в паспорте юноши против «вероисповедание» стояло «иудейского», да и как было догадаться - юноша ходил в костел, как правоверный католик –
в гром органов и шепот молитв.
Вместе с сермяжным людом бил поклоны перед «глиняным Христом», и огонь его поцелуев жег «холодную как тлен глину Распятья». Это не был ни обман, ни измена, это была первая любовь. И сколько воспринимающей нежности было к самому ксендзу. Но глубина, не измеряющаяся тремя мерами мира, ворочалась хаосом в душе, и ночами - в страстных снах ксендз являлся юноше необычным - «средневековым», в развевающейся черной сутане, - бил его крестом, крича: «Я знаю, кто ты! Кыш, брысь отсюда!» [249]
249
Это стихотворение под названием «Во тьме кромешной» включено в издание:Современные польские поэты в очерках Сергея Кулаковского и в переводах Михаила Хороманьского (Берлин: Петрополис, 1929), стр.241-242. Ср. здесь же (стр. 239) характеристику творчества Слободника.
3
Здесь и завязался узел судьбы поэта.
Туго завязался - не развяжешь, только разве рассечь.
Поэзия его - бесконечное
Строк этих можно было не прятать от глаза ксендза. Но были и другие строки - «попирающие заветные святыни» - ночная память, тяготеющая над душою - кровью, «потому что душа тела в крови» (Левит 17, 10) –
Гетто Это было давно, дал"eко, это часто во сне повторялось: у двери жестяника бляха в тупике над козой качалась. Над стеною еврей юродивый исходил песней убогой, и выли собаки на месяц, всходящий над синагогой. . . . . . . . . . . . Дед мой качался, качался над зажелкшей от мудрости Мишной, как страшные бабочки, свечи пылали зловеще неслышно. Не помню бабушки, только ее руки иссохшие помню, золотые бряцавшие серьги и виденье - парик огромный. Там никто не знал, что значит Польша, райской горящая печью, не знал я тогда, что будет моя речь польскою речью. Не знал я тогда, что Польшу возлюблю - ее липы и камни, и что всё мне будет далеким, только Польша будет близка мне. Горько кричал в колыбели, испуган ночью и снами – казались мне тени на стенах бородатых пророков тенями. Казалось мне - за рамой в венце голубом созвездий темнеет грозный косматый Адонай - гневный Бог возмездья. И мечтал я, мечтал о чем-то голубином, чистом, как Висла, что как неба в июне вишневость над землей Мазовецкой провисло. А в окно врывалось гетто, врывалось черной луною, и подобные темным подвалам замыкались сны надо мною. [250]250
Перевод мой. Л.Г.
4
В стихотворении «Голем» Вл. Слободник писал:
На город остальной ты не похоже, гетто, как черная Юдифь смуглянка на Мадонну... [251]Душа его остановилась между - Мадонной и смуглянкой Юдифью. Мадонна - вдохновляющая и мучительная; Юдифь кровная, но тоже мучительная. Обе любви, и небесная и земная, мучительны потому, что он, любящий, - между ними, неслиянными, несоизмеримыми.
251
Перевод мой. Л.Г.