Сочинения в 2 т. Том 2
Шрифт:
Варичев отшатнулся, закрыл руками глаза.
— Нет, я не могу… Я не хочу жить…
— Ты врешь, — спокойно сказал переводчик. — Пошли!
Он толкнул Илью дулом маузера в спину, и Варичев пошел. Он пошел сначала медленно, потом быстрее, быстрей и, не оглядываясь по сторонам, смотрел под ноги — он шел так, как будто не земля, а раскаленное железо было под его ногами.
Изумленный Асмолов молча следил за ним. Он видел, как приподнялась Серафима, как дотянулась она до забытого японцами парабеллума, как прицелилась и выстрелила в Илью. Он побежал, но вдруг остановился и медленно сел. Японцы круто
Откуда-то появился Андрюша с молотом в руках. Второго матроса он догнал около амбара. Три стремительных круга описал молот, и японец свалился на кочки. Андрюша сбил его на лету, когда тот прыгнул через канаву.
Старая Марья, заранее прибежавшая на причал, караулила врага у лодок. Заметив переводчика, она спряталась в шаланде, и, когда по настилу застучали его шаги, она встала и крикнула:
— Стой!
Он хотел оттолкнуть лодку, но Марья спрыгнула на причал и схватила его за руки. Японец ударил ее головой. Марья откинулась, как будто падая, и вдруг стремительно бросилась вперед, вцепилась зубами в шею японца. Он завыл от боли и почти свалился в лодку, волоча Марью за собой. Лодка накренилась и Марья упала в воду. Она выпустила его. Японец взмахнул веслами, и лодка вылетела на середину реки.
— Снаряжай баркас! — крикнул Асмолов, выбегая на причал. — Они не уйдут, пираты!
Он осмотрел винтовку и с яростью отшвырнул ее, — все патроны уже вышли.
Лодка подошла к шхуне, и переводчик вскочил на палубу, держась за шею рукой.
На причале отдавали швартовы баркаса, когда шхуна развернулась и тихо поплыла вниз по реке.
Весь народ, оставшийся на поселке, теперь бросился к дому Николая. Пожар был потушен за полчаса. Обгорели двери и пол. Разбив бутыль, Серафима облила их бензином. Обгорела часть крыши у входа. Раненых собрали в доме Асмолова. Варичева и двух японцев, оставшихся в живых, положили отдельно. Только теперь вспомнили о Степке. Он исчез. Его искали по всем домам, в сараях, на берегу. И когда кто-то сказал: «К тем подался», Серафима почти закричала:
— Нет… никогда не поверю… никогда!
…Степка сидел в маленьком тесном трюме шхуны. Он слышал, как за бортом звонко плеснула морская волна. Значит, его увозили. Значит, им удалось уйти.
Ему хотелось броситься к люку, бить его и грызть зубами, он не мог больше терпеть. Каких мучений стоило ему это ожидание! И как он попался в ловушку, ведь он хотел задержать этих подлых шпиков, а не покинуть Рыбачье.
— Терпи, Петушок, терпи, — говорил он вслух и бился головой о шпангоут, словно стараясь заглушить самую мысль.
За бортом тихо плескалась вода, иногда доносился крик чайки, и он тоже казался Степану призывом.
Он затрясся весь и до звона в ушах сжал зубы, услышав приближающиеся шаги.
Железный люк отодвинулся, и знакомый голос сказал:
— Выходи..
Петушок поднялся на палубу и зажмурил от света глаза. Легкий душистый ветер дул с берега. Море горело сплошным розоватым костром.
— Ну вот, — сказал
Петушок открыл глаза. Переводчик стоял рядом с ним, шея его была забинтована, но он улыбался, блестя зубами.
— Спасибо, — сказал Петушок.
Японец потрепал его по плечу.
— Ничего. Ты знаешь, чего нам стоило это?
— Нет, — сказал Петушок.
— Мы потеряли трех человек… Шкипера нашего тоже.
— А они? — спросил Петушок.
Японец взглянул на него из-под бровей.
— Тоже немало… Теперь они организовали погоню… Вон, видишь?
Склонясь над бортом, Петушок оглянулся на берег.
Берег удалялся: синеватый, близкий, родной. На расстоянии полукилометра от шхуны, расправив паруса, несся баркас Асмолова.
— Мы уйдем, — сказал японец уверенно. — У нас очень хороший мотор. Иди к штурвалу. Держать все время на восток.
— Есть, — сказал Петушок и, тяжело хромая, поднялся по трапу в штурманскую рубку.
У штурвала стоял тот самый матрос, который привел Степана на шхуну. Он сразу же передал штурвал Петушку и бросился вниз, к мотору.
— Курс восток, — сказал он по-русски. — Только восток…
Ручки штурвала, окованные медью, показались Степану холодными и липкими, как на открытом мостике в мороз. Он внимательно оглядел рубку, — она была совершенно пуста. Взгляд его остановился на дверной ручке, тяжелой, видимо, литой из чугуна. Оставив штурвал, он подошел к двери и попробовал открутить ручку, но она не подалась.
Шхуна быстро уходила в море. Уже сейчас было заметно, что баркас отстает. Петушок напряженно думал и не знал, с чего начать. Сердце его громко стучало, бинт на лице пропитался потом, розовая даль туманилась перед глазами.
Сначала Степка решил сломать штурвал. Он даже попробовал его прочность, но пожалел: такая хорошая шхуна пригодится, каждая ее заклепка дорога. Время, однако, шло, и баркас отставал, а Петушок все метался у штурвала в горечи и тревоге.
Больше всего он боялся обморока. Это часто с ним случалось за последние дни, после пожара. Если случится это теперь, все погибло — и жизнь не нужна ему.
Он оставил штурвал и вышел на трап. Море плеснулось близко, словно у самых глаз, прозрачное, залитое светом.
Он оглянулся на заднюю палубу. Ляда над отделением мотора была открыта. Оттуда доносились голоса.
Петушок спустился на палубу, поднял и спрятал на груди круглую тяжелую скобу. Он заметил ее еще раньше, когда шел в рубку. Потом он вернулся наверх и отодвинул окно напротив штурвала.
— Капитан! — крикнул он, высунувшись из рубки. — Кто капитан?..
Перед ним была передняя палуба, но он расслышал сзади торопливые шаги.
— Вы звали меня? — издали еще спросил переводчик. Он вошел в рубку, по остановился у двери.
— Звал, — сказал Петушок. — Подводная лодка идет за нами… Здесь база недалеко…
Японец вздрогнул и внимательно посмотрел на Степку.
— Где?.. Где лодка?..
— По левому борту, — сказал Петушок. — Саженей пять от нас, не больше.
Переводчик поспешно обернулся и выскочил на трап. Петушок вытащил из-под бушлата скобу и опустил руку.
— Видите? — спросил он и шагнул к порогу. Отпущенный штурвал с шумом вращался. Японец обернулся, прищурил глаза.