Сочинения в 2 т. Том 2
Шрифт:
Крепняк почти упал на подушки, но не отвел глаз от Ильи.
— Вон что!.. Значит, ты считаешь, что немного можно соврать?
Варичев промолчал. Он просто не нашел ответа и заранее не подумал о возможности такого простого вопроса. Но Рудой сказал:
— Отвечай.
— Я не учел этого, — ответил Илья.
Крепняк согласился:
— Хорошо. А если ты хотел отпустить врагов, разведчиков отпустить, малая эта ложь или большая?
И Варичев опять промолчал.
В горнице было тихо, сдержанный гул прибоя доносился из-за окна, стекла
— Ты Пятницами нас считал, — сказал Крепняк. — Дикарями… Как же не подумал ты, «умный человек», что тот, кто соврет народу, хоть капельку соврет, уже подлец и преступник? Тут цепь начинается, звено за звеном, и каждое все больше, все тяжелее… Только ты понимаешь это, хорошо понимаешь, а мы душу твою должны узнать, с чего повелось, где корни? Скажи нам правду: ты трус?
— Я остался на тонущем «Дельфине», — сказал Илья.
С первой скамьи поднялся командир катера. Невысокого роста, крепкий в плечах, загорелый, с коротко подстриженными русыми усами, с прямым и внимательным взглядом серых глаз, он спросил, видимо, просто из любопытства:
— Мне рассказывали о вас. Вы были в Беринговом море, на корабле во льдах. Капитана Седых помните?
Варичев оживился; с этой точки начинался подъем.
— Как же, прекрасно помню, — сказал он. — Вы тоже знаете его?
— Знаю, — сказал командир. — Строгий капитан. Он отпустил вас тогда на берег? Почему?
— Нужно было проводить людей, пассажиров.
— А кто-нибудь из этих людей раньше бывал на том берегу? Геологи, скажем…
— Да.
— А вы бывали?
— Нет, — сказал Илья. — И все же я решился сопровождать…
Но командир не дал ему договорить.
— Почему же вы не вернулись на корабль? Пурга?.. А на другой, на третий день? Ведь вас могли проводить наши охотники, звероловы.
— Видите ли, я заболел… — пробормотал Илья.
Командир прищурил глаза.
— Это правда?
— Неправда, — сказал Асмолов, тоже поднимаясь. — Он объяснял, что его отговорили.
— Понятно, — сказал командир.
Асмолов обернулся к Илье.
— После аварии… сколько еще держался «Дельфин» на воде?
— Минут двадцать… — Надежда снова вернулась к Варичеву.
— А шлюпки? — спросил Асмолов.
— Их унесло штормом.
— Они могли погибнуть?
— Конечно, — сказал Илья и спохватился, — но все-таки…
— Неважно, — сказал Асмолов, и брови его сдвинулись. Теперь он смотрел прямо в глаза Илье.
— Тебя выручил спасательный пояс? Он до сих пор у нас. Ты ждал, значит, пока судно держалось на воде, а на шлюпки не надеялся. И еще, ты хотел доказать капитану: «Ты так думал про меня, а я вон каков».
И Варичев опустил голову. Все планы, тщательно продуманные за эти пять дней, рушил Асмолов.
— Я не знаю человека, который не испытывал бы страха, — сказал Илья. — В тяжелые минуты я решил себя проверить. Мой подвиг мог воодушевить команду.
— Наоборот, — откликнулся командир. — Скорее внушить безнадежность.
— Но я
— Мы не знали тебя, а капитан, команда — знали, — сказал Крепняк.
— Я и сейчас верю, что способен на подвиг…
Асмолов скомкал бороду и тяжело опустил руку.
— Нет, — сказал он. — Не способен… Подвиг! Мы-то хорошо знаем это слово. Что сделал ты с Петушком? Ведь он поверил тебе… Сначала преступление, обман, хитрость, лишь бы оттолкнуться, лишь бы выше других взлететь, а потом удача? А у нас каждый способен на подвиг: Марья, Рудой, Крепняк, Серафима, и Петушок — герой, весь народ, если это нужно, способен на подвиг, потому что честные мы, и счастье народа — закон для нас, большевистский закон! Ты ведь о себе только думал… Славы искал… Да чужой дорогой. Что для тебя народ? Главное — твоя слава. А все остальное Пятницы, «матерьял»… Вот почему ты предал. Вот почему вахтенный Алеша в земле спит и ранены товарищи наши… Это уж такое звено, что жизнью ты его не поднимешь… А если так, что же ты для народа?
Стекла задрожали от гула голосов, все до одного рыбаки вскочили с мест, но Варичев поднял руку.
— Я признаю… правильный суд. На этой суровой северной земле я все понял. «Познай самого себя…» — я познал. Я прошу об одном: дайте мне еще одни сутки провести на этой земле, до отхода катера. Я проведу эту ночь в том самом амбаре, где сидел Степан… Амбар уже отстроен… Я подведу итог.
— Ты хочешь уйти? — сказал Рудой.
Варичев вскинул голову.
— Я даю слово… Нет.
Отход катера был назначен на утро, и никто не возражал против просьбы Варичева.
В доме Асмолова долго еще горел свет. Гости рассказывали о последнем походе и, казалось, уже забыли тяжелые дни, так нежданно нагрянувшие на Рыбачье. Но с вечера еще Рудой поставил вахту на причале и дежурство распределил на две недели вперед.
Рыбаки проводили краснофлотцев до самого причала. Командир навестил еще Петушка и подарил ему свои часы. Смущенный и счастливый Степка пожал его крепкую руку.
На причале матросы пели украинскую песню; высокие вербы, могучие тополя и ветер степной звучали в этой песне.
Только поздней ночью утих поселок.
Суда были готовы к выходу в море, и время не ждало, тяжелый лосось уже шел к берегам.
Вахтенным в эту ночь был Николай. Он ходил от причала к поселку, пристально вглядываясь вдаль, останавливался около штабелей досок, сложенных на берегу, поглаживал их рукой. Ему не терпелось — скорей бы отстроить дом. Потом он шел к шхуне, снова и снова осматривал ее и, радостно волнуясь, вспоминал слова Петушка: «Шхуну мы назовем — „Серафима“…»
Проходя по берегу, Николай решил отдохнуть на стрельной лодке. Она всегда была привязана на отмели, под обрывом. Он спустился на отмель. Здесь было совсем темно, однако Николай знал каждый камень на берегу. Он нащупал столбик и кольцо. Лодки не оказалось. Может быть, кто-нибудь из рыбаков перевел ее выше?.. Он вскоре забыл об этом.