Сочинения в 2 т. Том 2
Шрифт:
— Какое это селение? — спросил он.
— Рыбачье, — сказала она. — Юг Охотского берега. Только совсем это не селение… четыре домика… вот пятый начинаем строить… Глухо у нас, конечно: ни электричества, ни радио еще не завели.
Придвинув ближе стул, она заговорила тише, и Варичев услышал сдержанное волнение в ее голосе:
— Когда вы только открыли дверь, муж все сразу понял… Я тоже все поняла, только глянула на вас… Мы все уже знаем: про аварию «Дельфина»… про то, как остались вы на корабле.
В изумлении Варичев привстал с постели.
— Откуда
— Вчера ушел «Быстрый» отсюда. Знаете этот корабль? Он доставил лес нам и тару для рыбы. Так вот, на «Быстром» была вся команда «Дельфина»; капитан даже сходил на берег… Ваш капитан… Да чего вы так волнуетесь? — совсем тихо спросила она.
— Что говорил капитан?..
— Он мало говорил.
— Ну, об аварии рассказывал? О команде?..
— Да… и о вас говорил.
Она поднялась со стула, прошла к печке. Варичев ждал.
— Кушать хотите? — спросила она по-прежнему тихо, и в этом вопросе, как и в тоне ее голоса, Варичев услышал заботу, почти сожаление, — она не хотела, чтобы он волновался.
— Вы должны мне все рассказать, — сказал он. — Понимаете… должны!
Она обернулась, снова подошла к постели, легко положила теплую руку на лоб.
— Что же рассказывать-то? Он ведь мало говорил. Когда уже садился в шлюпку, с нашим, с Асмоловым, немного поспорил… Старик Асмолов никогда не промолчит, он коренной, из Охотска… «Где же твой траур, капитан? — спрашивает он. — Черная лента где? По таким ребятам, — про вас значит, — как штурман этот, год надо траур носить… Ценят таких людей большевики, любят их».
Перенеся руку на плечо Варичеву, она снова заставила его лечь. Он слушал, кусая губы.
— Ну, капитан говорит: «Я не люблю таких вот, что… убиваются сами».
Варичев вздрогнул.
— Самоубийц?..
— Да… «Я не мог связать его, — говорит, — и очень сильно жалею». Асмолов наш закашлялся даже. Он всегда кашляет, когда злой. Одышка… «Нет, — сказал ему Асмолов. — Врешь ты, капитан… такие люди гордые. А гордый человек — сильный. К жизни у него крепкая воля… „Дельфин“ твой для другого — железо да дерево, а для него жизнью был…». Так и расстались они… руки не подали друг другу.
Варичев слушал ее, почти не дыша. Комната, наполненная розовым светом зари, стала огромной, словно раздвинулись белые стены.
— А вас как зовут? — спросил он ее.
— Серафима.
Тихо он повторил ее имя.
— Я не останусь в долгу.
— О чем это вы?
Она опять приблизилась, легко обняла его за плечи, и ему показалось — руки ее пахли степной травой: чебрецом или мятой.
— Выздоравливайте поскорее.
Варичев снова привстал с подушки и шире раскрыл глаза. Позади Серафимы, глядя на него и улыбаясь, стоял бородач. Видимо, он и не уходил из дому. Варичев просто не заметил его. Крепкий, плечистый, с орлиным носом, с густой сединой на висках, по-прежнему гладко причесанный, он стоял, сложив на груди руки, и, взглянув на него, Варичев невольно вспомнил рыбачью похвалу: кремень-человек…
Он понял уже, что
Кто-то постучал в окошко.
— Вот он, Асмолов! — сказала Серафима.
Она открыла двери. Седой загорелый человек в морской фуражке, в синей брезентовой робе медленно шагнул через порог.
— Здравствуй, Николай, — проговорил он негромко и, сняв фуражку, разгладил длинные волосы. — Здравствуй, Серафима.
Хозяйка поклонилась ему, а Николай протянул руку.
Асмолов подошел к Варичеву.
— Живем?! — воскликнул он громко, и карие глаза его блеснули. — Эт-то хорошо… вместе рыбачить будем.
— Живем… — сказал Варичев, продолжая разглядывать Асмолова. Ему было лет шестьдесят, не меньше, но пристальный взгляд и тяжелые, сильные руки, и веселая улыбка, и темный, цвета мореного дуба, загар, — делали его моложавым, он был из той редкой породы людей, которые как бы крепчают с годами. Он улыбался совсем по-детски, пряча за этой наивной улыбкой свое смущение перед незнакомым человеком.
— Ну что ж, папаша, — пошутил Варичев, — принимайте и меня в вашу артель.
Но старик ответил серьезно:
— Это уж обязательно… Шкипером будешь… Есть у нас кавасаки — хорошая посудина. Есть баркас… Правда, староват он, да я еще так хожу на нем, хоть прямо в Америку! Привычней как-то с парусом…
Он взял руку Варичева, глянул на ладонь.
— Такелажное дело знаешь?
— Знаю…
— Хорошо. Это, брат, очень хорошо. Путина в самом начале. Горячая работа будет…
— Корабли сюда часто заходят? — спросил Варичев.
— Будь спокоен, — шутливо сказал Асмолов. — До самой осени теперь не будет корабля… Разве случайно только.
Он снова пристально взглянул ему в глаза.
— Ты заботу свою кинь. У нас, брат, не скучно. Некогда скучать.
— Прошлое лето один только зашел, — откликнулась Серафима. — Три дня на рейде стоял. Весело-то как было…
Асмолов передернул плечами.
— Весело… сутолока одна.
Серафима промолчала. Дверь снова открылась, вошло несколько человек.
— Ну, Николай, — засмеялся Асмолов, — Теперь отбою не будет от гостей. И хорошо — все время отшельником живешь.
Он встал, поклонился рыбакам. В комнату вошли шесть человек, и легкий ветер шевельнул занавески, в печке громче заговорил огонь. Николай поставил длинную лавку возле кровати, и они сели рядом, все рослые, молодые, бритые. И в короткой тишине, наполнившей комнату, Варичев понял и поверил — эти люди уже любят его.
Через полчаса они разошлись, тихо, стараясь не стучать дверью, и, уходя, каждый еще раз взглянул на него от порога.
Он поднялся с постели через три дня. Николая не было дома. Серафима вышла к соседям. На столе у маленького зеркала лежала бритва. Посмотрев на себя в зеркало, он невольно усмехнулся. Бледное, опухшее лицо в рыжеватой щетине, лихорадочные струпья на губах.