Сочинения в двух томах
Шрифт:
Я не замечен был. Заря меж тем вставала,
И бледная лазурь на небе оживала.
Я встал и в путь пошел. Всё тихо. Ни собак,
Ни запоздавшихся по улицам гуляк.
Вот зданье — всё темно, но уж над ним зарею
Сияла статуя, держа весы рукою.
Там первые лучи заискрилися вдруг
На буквах золотых.
Я дальше. Вот чертог. Уж окон верхний ярус
Горит как жар. Лес мачт, кой-где алевший парус,
Меркурий и Нептун мне дали разуметь,
Что то торговли храм. Успел лишь оглядеть
Его, как пантеон узрел я величавый
«Гражданских доблестей и дел воинской славы».
На солнце он уж весь сиял. К нему пути
Уставлены людьми, литыми из меди.
С гранитной лестницы, опершись о перила,
Смотрел я вниз — и дух мой радость окрылила.
Столб солнечных лучей забрызгал по реке;
С церквей понесся звон. Вблизи и вдалеке
Задвигался народ; суда пошли, обозы...
«О, вот счастливый край!» — воскликнул я сквозь слезы.
Тут двинулись полки, литаврами гремя.
Народ в какой-то храм бежал. За ним и я.
«Алтарь отечества», — прочел я у фронтона.
Войска туда несли развитые знамена.
Явился царь. Как лев, спокоен был он, тих;
Как солнце он сиял средь подданных своих,
Среди сподвижников цветущих и маститых,
Широкой лентою через плечо повитых.
С явлением его в строю блестящих рот
Раздался звучный клик, и шапки снял народ.
Мне в душу ясный лик царя запал глубоко,
И я для сей страны стал гимн слагать высокой.
Попарно уж стихи рождались в голове;
Виднелась бездна рифм, как по лугу в траве
Блестящие цветы, и ими прихотливо
Стал мысль я убирать и стих ловить счастливый,
Как праздник кончился и, говора полна,
От храма хлынула народная волна.
Я
Смущен картиною нежданною мгновенно.
В народе, вижу я, схватили старила.
С бумагою его костлявая рука
Махала высоко в толпе над головами.
«К царю, к царю!» — вопил он, скрежеща зубами.
«Что это?» — я в толпе ближайшего спросил,
Но, оглядев меня, тот взоры отвратил.
Когда же, стражею осилен, старец скрылся,
Стоявший предо мной ко мне оборотился
И, задыхаяся от внутренней грозы,
Сказал мне, осуша в ланитах след слезы:
«Ты, верно, здесь чужой иль вырос на безлюдье,
Что смеешь говорить пред делом правосудья!»
Но, умягчась потом: «Старик тот в годы слез
Всё достояние отечеству принес.
Но комиссар хотел присвоить часть из дара,
И жаловаться он пошел на комиссара.
И как уж суд судил — не знаю до сих пор, —
Но он был обвинен как казнокрад и вор,
А комиссар и днесь, без всякой укоризны,
Жиреет бедствием народа и отчизны».
Заметив мой испуг, он продолжал смеясь:
«Однако не всегда блаженствует у нас,
Кто смело заповедь нарушит «не укради».
Ссылают и воров, разнообразья ради.
Как пес прикормленный, здесь вору друг — закон,
Лишь не воруй один. Строжайший заведен
Порядок у воров, и в том их самохвальство,
Чтоб часть была тебе и часть бы для начальства!
В всеобщем грабеже — всеобщий и дележ!
А грянет свыше гром — виновных не найдешь!
В начальстве — ни пятна, и честны ревизоры,
А царство целое едят, как черви, воры!
Старик тот ждал царя... Мы рвемся все к царю!
Да свечи за него мы ставим к алтарю!
Он — вечный труженик, он строг и мудр, мы знаем, —