Сочинения в двух томах
Шрифт:
Что в жизни вынес он, каким достиг путем
Житейской мудрости — не знали мы о том...
Вокруг его друзья немногие сбирались;
Все вместе старились... лишь смертью разлучались...
Нам свято имя их: они учили нас...
Но он, божественный, бывало, углубясь,
Как бы исполненный душевного
Он пишет в мастерской святых изображенья, —
Всё из саду к нему заглядываем мы...
Всё было чудно нам средь влажной полутьмы
В пространной мастерской: болезненная дума
В лице художника, творящего без шума,
В самозабвении, статуи возле стен,
Холодные как смерть, и подвижной манкен
С румяной маскою, с горою кудрей жестких,
Седящий как пророк на плотничьих подмостках.
Но бросил кисть отец, и «дети» крикнул нам,
И мы со всех сторон бежим по цветникам,
Все, даже меньшие, к нему, привстав на цыпки,
Руками тянутся и ждут его улыбки...
О, много я часов в той мрачной мастерской
Провел потом, носясь бог знает где душой!..
Из братьев я хоть был всех старее годами,
Но разум спал во мне, как озимь под снегами...
Когда сбирались мы в кружок по вечерам
И мать из Библии урок читала нам,
Тяжелый сон меня одолевал при чтенье...
Но помню, раз она о первых днях творенья
Рассказывала нам по книге Бытия, —
Впервые изумлен, внимал прилежно я,
И после чтения, как братья шли уж в спальни,
Тихонько убежал я сада в угол дальний
И, взоры устремив на звездный свод небес,
Казалось, понял смысл прочитанных чудес.
С тех пор ума во мне господень перст коснулся,
И он от праздного бездействия очнулся.
И много лет потом я помнил этот миг,
И посвятил ему свой первый детский стих.
Когда же мать моя нашла его случайно,
Я, вспыхнув, убежал, стыдясь за труд свой тайный,
И кудри гладила, и с лаской обняла,
Стараясь мне взглянуть в потупленные очи...
Я точно вышел вдруг на свет из мрака ночи,
И в чудном блеске мне являются всегда
И отрочества дни, и школьные года,
Когда беспечно пел я солнце, моря волны,
Волною на песок закинутые челны
И дев невидимых, которых посвящал
Я в красоты лесов, пустынь и диких скал.
Но город, где я рос, мой дар считал юродством.
Хоть люди в нем цвели от праздности дородством,
Но праздность видели в занятиях моих
И кару в худобе моей за чтенье книг.
И лишь немногие и близкие знакомцы
Да бурсы городской смиренные питомцы
Мои творения читали — кто бранил,
Кто неумеренной хвалой превозносил.
Но я почувствовал, что их суда мне мало.
Иное поприще мечта мне открывала.
К нам быстрая молва за вестью весть несла,
Что в мире поднялась борьба добра и зла,
И каждое ловил я огненное слово,
И жаждал искусить свой дух в борьбе суровой...
Так в замке, на скале, на дне сырой тюрьмы,
Вдруг слышно узнику среди глубокой тьмы,
Что с моря выстрелы несутся боевые,
Всё ближе... Вот дрожат граниты вековые,
Вот парус как пятно в окне его мелькнул,
И ветр к нему занес и дым, и криков гул;
Кругом шипят в воде и бьют о камень ядры;
Он слухом лишь следит, как движутся эскадры,
И кинулся б к окну — да окна высоки!
И, проклиная цепь, он плачет от тоски...
И я решил отцу открыть свои мученья
И на далекий путь просить благословенья.
Спокойно выслушал слова мои старик
И, помню, просиял как юноша в тот миг.