Сочинения в двух томах
Шрифт:
Григорий. Видно, что они любомудрствовали так, как медведь пляшет, научен в рожке.
Афанасий. Конечно, пляшет по науке своей; и есть пословица: «Медведя да учат».
Григорий. Учат, но вовеки ему не уметь.
Афанасий. Почему?
Григорий. Потому, что сие дело человеческое, не медвежье.
Афанасий. Однако же он пляшет.
Григорий. И волк в баснях играет на флейте козленку.
Афанасий. А для чего не играть, если научился?
Григорий. Какой сей капельмейстер, такой твой танцмейстер.
Афанасий. Иное дело басня, а медведь пляшет действительно.
Григорий.
Афанаспй. Как же недействительное то, что дело?
Григорий. Без вкуса пища, без очей взор, без кормила корабль, без толку речь, без природы дело, без бога жизнь есть то же, что без размера строить, без закроя шить, без рисунка писать, а без такта плясать… Спроси ж теперь, как недействительное то, что дело?
Афанасий. Для чего ж забавно, когда он танцует?
Грпгорпй. Для того, что смешно, а смешно затем, что не сродно п неприлично. Итак, пет бестолковее и вреднее, как медвежья твоя пословица. Будь волк поваром, медведь мясником, а жеребчик под седоком. Сие дело честное. Если ж волк играет на свирелке, медведь пляшет, а жеребчпк носит поноску, нельзя не смеяться. Всякая безвредная неприличность смешит. А когда уже стал волк пастухом, медведь монахом, а жеребчик советником, спе не шутка, но беда. О, когда б мы проникли, сколь сие обществу вредно! Но кто может пектпсь о других пользе, презрев собственную? И еслп для себя зол, кому добр будет? Самим себе суть убийцы, борющиеся с природою. Какое мучение трудиться в несродном деле? Само пиршество без охоты тяжелое. Напротив того, в природном не только труд сладок, но п сама смерть приятна.
II сия-то есть вина тому, что во всяком звании находятся счастливые и несчастливые, спокойные и беспокойные, куражные п унылые. Запри несродного в уединение, оно ему смерть, а с природою — рай. «Уединение для меня — рай, — вопиет блаженный Иероним, — а город — темнпца». «О уединение! — кричит другой, ему подобен, — умерщвление порокам, оживление добродетелям!..» Для таковых сердец самая внутренняя пустыня тем многолюднее, чем уединеннее, а дельнее тем, чем празднее; будто виноградная ягода тем в сладкой своей силе богатеет, чем варит и сокращает ее солнце в полудни.
Афанаспй. Зачем же люди сунутся в звания без природы?
Грпгорпй. Самих пх спросп.
Афанаспй. Конечно, охота влечет пх.
Грпгорпй. Конечно, тс не виноваты, коих принуждают к сему.
А ф а н а с и й. А если охота, откуда ж им мучиться? С охотою все приятно. А где охота, там п природа. Охота по твоей же сказке есть родная дочь природы. Как же?..
Григорий. О крючкотворная тварь! Как прехитрый змий, вьешься, развиваешься в разные сверткп.
Афанасий. Пожалуйста, не сердись! «Как льстецы и истпнпы».
Григорий. Хорошо: выслушай же прежде басенку.
Кот из пчельника по давнему знакомству пришел в деревню к своему товарищу и принят великолепно. Удивлялся во время ужина изобилию.
— Бог мне дал должность, — сказал
— Для того-то я пришел повидаться с вами, — говорил гость, — и осведомиться о счастии вашем, притом и ловлею позабавиться. Слышно, что у вас хорошие появились крысы.
417
Эта басня, ио–вндимому, сочинена Сковородой на собственный сюжет. — 432.
После ужина легли спать. Хозяин во сне стал кричать и разбудил гостя.
— Конечно, вам страшное нечто во сне явплось?
— Ох, братец! Казалось, будто я утоп в самой бездпе.
— А я ловлею веселился. Казалось, будто поймал самую чпстую сибирскую крысу.
Гость опять уснул, выспался и проснулся. Услышал вздыхающего хозяина.
— Господин Катон! Ужель вы выспались?
— Нет! Я после сонного страшилища не спал.
— Ба! А для чего?
— Такая моя натура, что, раз проснувшись, уснуть больше не могу.
— Что за причина?
— Тут есть тайна… Ах, друг мой! Не знаешь, что я обязался быть рыболовом для всех котов в сем селении. Ужасно меня беспокоит, когда вспомню лодку, сеть, воду…
— Зачем же ты взялся за рыболовство?
— Как же, братец? Без пропитания в свете не проживешь. Сверх того и сам я к рыбе большой охотник.
Гость, пошатав головою, сказал:
— О государь! Не зная), в каком смысле понимаешь имя сие бог. Но если бы ты придержался твоей природы, которую безвинно обвиняешь, был бы гораздо одпою в сутки тушею довольнее. Прощай с твоим счастием! Моя нищета лучше.
II возвратился в свой лесок.
Отсюда родилась притча сия: Catus amat pisces, simul odit flumen aquarum — «кот охотник к рыбе, да воды боится». Сие несчастпе постигает всех охотников не к званию, но к доходам. Не несчастное ли рассуждение — любить от хозяина платеж, а виноград копать не быть охотником? Конечно, тот не охотник, кто не природный. Природному охотнику больше веселия приносит сама ловля и труд, нежели поставленный на стол жареный заяц. На искусной живописи картину смотреть всякому мило, но в пиктуре одпн тот охотнпк, кто любит день и ночь погружать мысли своп в мысли ее, примечая пропорцию, рисуя и подражая натуре.
Никто не пожнет твердой славы от какого-либо художества, если около оного трудиться не почтет за сладчайшее, саму славу превосходящее увеселение. А тот уже самый верный друг званию своему, если и сама доходов убыль, нищета, хула, гонение любви его угасить не могут. Но без прпроды труд сладок быть никак не может.
Мпогпе, презрев природу, избирают для себя ремесло самое модное и прибыльное, по вовсе обманываются. Прибыль не есть увеселение, но исполнение нужности телесной, а если увеселенпе, то не внутреннее; родное же увеселение сердечное обитает в деланпп сродном. Тем оно слаще, чем сроднее. Еслп бы блаженство в изобилии жило, то мало ли изобильных? Но равнодушных и куражных скудно.