Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести

Горохов Александр Викторович

– И чего этот директор?

И я, непонятно зачем, распушил хвост, расхвастался:

– Директор, он покривился, но говорит: «Валяй попробуй». Я и попробовал. Поехал на огромный химкомбинат, возле которого все эти экологи, как коты возле сметаны, крутились, чтобы штрафами обложить или взятки получить. Узнал про самый вредный их отход, набрал килограмма три. Привез в лабораторию. Изучил, прикинул, куда его можно применить, и им для эксперимента привез грузовик отходов, попробовали, говорят, пойдет на все сто! Короче, решил не одну, а две проблемы. Теперь у этих нет вредоносного

отхода, а у тех нет проблем с сырьем. И продукция стала дешевле. Теперь даже расширяться собираются.

– Круто, – протянул Витек.

– А тебя-то отметили или как? – спросил Тимоха.

– Меня-то? Меня-то «или как». Отметили, – хмыкнул я, – директор премию смешную выписал, да так и не выдал. А сам и к тем, и к этим присосался. Вот теперь и подумываю, может, свое дело открыть, что ли? Таких заводов полно. У каждого свои проблемы. К чему мне этих дармоедов лжеученых директоров-академиков катать на своем горбу?

– Этих лжеученых академиков надо гадюкам на пропитание откатить. В этот серпентарий, – поддакнул Витек.

Мужик покачал головой:

– Не, не сомневайтесь, здесь этого сексу в ближайшее время не будет.

Говорил он убедительно, не спеша, с расстановкой.

– А чего будет? – спросил Тимофей.

– Будет этот, опять запамятовал, – мужик поставил на землю ведро, почесал затылок и крикнул в темноту: – Как его, Андрюха, как его называют, который будет?

Мы присмотрелись и увидели бабу в огромном платке, распахнутой кацавейке, подбитой облезлым кроликом, в полосатой юбке и в таких же, как у первого, резиновых сапогах.

Баба выпрямилась и оказалась крепким мужиком. Под кацавейкой полосатилась длинная, ниже колен, тельняшка.

– Ты чего, Петруха?

– Да я позабыл, как этот называют, который будет?

– Этот, который завтра будет, в смысле заступит сторожить, это Жорик, сменщик наш, он как ты, – Андрюха показал на Тимоху, – тоже военным раньше был. Гадов этих, почти всех, сам перебил. Жорик до этого дела дюже охочий. И тварей пресмыкающих жуть как не любит. И сноровка, куда нам. Почти всех сам и укокошил. А мы так, только чуток подсобили.

Мужик отер руки о подол тельника и переспросил:

– Так ты чего, Петруха?

– Да позабыл я, как этот называют, который будет?

– А, этот, – Андрей отдышался, – будем узнавать ху из ху.

– Не, про ху я помню, а сперва который будет?

– А, сперва, сперва этот будет, хэллоу вин. Потому как известно, ин вина веритас, и что у пьяного на уме, у тверезого на языке, или наоборот.

– Мы в армии тоже языков брали. Полезное дело, – согласился Тимоха.

– Да, так вот! Этот будет, хэллоу вин, – подтвердил тот, который объяснил про гадюк, – видишь, бурак прошлогодний копаем. Свекла перемороженная, она слаще, это знать надо! Потом будем бражку делать. Потом гнать, потом от сивухи чистить и настаивать на поджаристых сухих яблоках и через угли березовые пропускать, а уже потом будет этот самый хеллоу вин. Понятно?

Мы кивнули, удивляясь замысловатости превращения одного мероприятия в другое.

– А вы тут чего? – проявил бородатый интерес к нам.

– А

вы кто? Вас, извините, как зовут? – вместо ответа раскрыл рот я.

– Я-то? Ну ты прямо как фарисей какой, – хмыкнул худой, – мы тут с братаном, Андрюхой, охраняем. Так сказать, сторожим, а в свободное время на речухе местной рыбешку ловим. Ловим так, по мелочам, смолоду к ушице привыкли, вот и ловим. А зовут Петя.

Мужик приосанился, разгладил усы, бороду и протянул руку, повторив: «Петр».

Мы пожались.

– А ты кто?

Я назвался, остальные тоже.

– Молодцы, – похвалил он и объяснил: – Молодцы, что через нашу летнюю речушку перебрались, молодцы. А то многие не могут. Вроде и не широкая, а не простая. Ох, непростая. Коварная. Одним словом, злая речуха.

– Так это река! А мы думаем, чего это такое. Сперва думали эстакада, потом – акведук, а это река, – вступил в разговор Тимофей.

– Река. Хотя в известном смысле можно и акведуком назвать. Практически акведук, – подтвердил мужик. – Только мы его по привычке речухой зовем. А так, можно сказать, акведук. Старинный. Как говаривал поэт, «построенный еще рабами Рима», а может, Греции, а может, и до. Практически тут всегда был. Обычно по нему сюда народ сплавляется. Иногда знакомец наш на лодке кое-кого перевозит. Лодку мы, правда, время от времени для рыбалки у него одалживаем. А вы-то как, не с Харитоном, что ли, сюда перебрались? Не по речухе?

– Мы под ней, по туннелю, – сказал свое слово Витек.

– По туннелю? Так он еще не совсем завалился? Мы его «Верблюжьим ухом» кличем.

– Не верблюжьим, а игольным, – поправил брата Андрей, – вечно ты их путаешь.

– Точно, вечно путаю, – согласился Петр, – «Игольным ушком». Потому как узкое больно. А мы-то думали, все, трындец тоннелю. Думали, завалился, вообще не пролезть. Тогда понятно. Так вы тут чего?

– Да у нас беда. Полетела шаровая на «газели». Пятнадцать человек посреди дороги стоят, маются, по делам опаздывают. Может, подскажете, где тут можно раздобыть шаровую.

– Шаровую? – забросил добычу прошлогодней свеклы, вытер руки о подол тельняшки и подошел к нам Андрюха. – Шаровая – это не беда, это так, мелкая мелочь.

Мы пожали плечами, мол, кому мелочь, а кто враскоряку на пустой дороге мерзнет.

– Так значит, шаровую? – повторили братья.

Я кивнул. Тимофей и Витек тоже кивнули.

– Значит, шаровая, говорите? – снова спросили сторожа.

Я опять кивнул.

– Да, слышали, слышали про ваши дела, – задумчиво произнес Петруха. – Значит, все-таки шаровая.

– Кажется, шаровая, – вздохнул Тимофей, – шаровая опора.

– Опора, – уважительно протянул Петр, – это у Константи-ныча должно быть. В гараже. Только у него. Больше негде.

– Точно, как ты допетрил? Опора – это у него. Где ж ей еще быть-то. У него все опоры. В гараже должна быть, в гараже и есть, – согласился тот, который копал бурак, – больше не у кого. Это только у Константиныча.

– Да, – подтвердил Петр, – там у него сейчас три «газели».

– Уже три! Ексель-моксель! Уже три, – опять удивился Андрюха.