Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести
Шрифт:
Сегодня в ящике у вахтера на гвозде, под которым значилось «13–66», ключа от лаборатории не оказалось.
– Завлаб уже на месте, – сдедуктировал Филимонов и, не отвлекаясь на эту прозу, продолжил начатый еще в троллейбусе монодиалог с симпатичной кондукторшей.
– Ну что, мать, – обижал он семнадцатилетнюю красотку, – слабо сиськами билет прокомпостировать?
– А вы, мужчина, не приставайте к девушке. А то пригласите поужинать, стакан пива нальете и сразу в трусы лезете.
– А как же, вдруг описалась. Надо же проверить. Иначе вместо памперсов в подарок олвейсы
– Ой-ой! От вас и презерватива не дождешься, не то что… – Филя-кондукторша хотел сказать – «цветка», но на лестнице увидел завлаба и поздоровался.
– Как там, Михал Юрьич, – Филя кивнул в сторону директорского кабинета, – кроме как в командировку, никуда нас не посылают?
– Посылают, – вздохнул завлаб, – в кассу. Нобелевскую премию за скотоложество тебе велели получить.
– Что-то критичным стало к себе начальство, – ответил Филимонов, – уже и за людей себя не считают.
– Язык твой – враг мой, – вздохнул завлаб.
– Михал Юрьич, вы знаете, я вас уважаю. Вы остались, наверное, единственным завлабом из той старой гвардии, которая все, что делается в лаборатории, берет на себя, – польстил Филя, – но тут свалили бы на меня, а я бы сказал, что надо не сплит-системы в кабинеты ставить и в Америке, в Диснейленде с внучками опытом за институтские денежки обмениваться, а тягу починить, тогда и фосгеном не будет вонять, когда фторопласт из-за поломанных термопар и потенциометров перегреется в печке.
Завлаб вздохнул: мол, сам скажи, а мне хоть какая-то зарплата дороже. Тем более что внуков поднимать еще лет пять надо.
– Ну, как там твоя новая композиция? – сменил тему завлаб. – Как износостойкость?
– Пока рано что-то говорить, – состорожничал Филя, – но по износу процентов на тридцать лучше серийной будет.
– А в чем испытывал?
– Пока на воздухе при десяти мегапаскалях, завтра начнем в бензине, а потом в водороде.
– В водороде без меня не делай. Только вместе со мной. И тяги проверьте заранее. Без меня строжайше запрещаю все испытания на водороде. Так рванет, что пол-института в Диснейленде окажется.
– Да они и так после обеда улетают на казенном спирте, – ухмыльнулся Филя.
Но завлаб на этот раз не принял шутку. И повторил про водород. Филимонов согласно кивнул и отправился за свой стол.
К девяти часам комната наполнилась сотрудниками, девицы защелкали пудреницами и принялись орудовать максфакторами, ланкомами, а у кого мужья победнее, менее известными рекламными помадами и тушами (в смысле тушь, а не туша).
Филя задумался над отчетом. Компьютерный вентилятор равномерно жужжал, флажок не менее равномерно мигал на мониторе. Пасмурный ноябрьский день располагал к дреме. Отчет не писался, и Филя включил фотошоп.
Его любимым детищем были коллажи. Филя вообще любил живопись. С тех пор, как еще на втором курсе института ему попалась книга про Ван Гога. Ту книжку он прочел за одну ночь и еле-еле дождался утра, чтобы побежать в магазин, купить краски, кисть, ватман и начать рисовать.
Правда, одного энтузиазма хватило ненадолго, картины получались несколько слабее вангоговских, но любовь к живописи не пропала, а только
Филя прочел все, что было о живописцах в областной библиотеке, перезнакомился с лучшими городскими художниками и в любое время суток мог без подготовки прочитать лекцию про импрессионистов, постимпрессионистов, Брейгеля, Босха, передвижников, мирискусников и многое другое, относящееся к живописи. Он знал, почему на картине Иванова «Явление Христа…» повязка серая, а ее отражение в воде красное, знал, что Савицкий нарисовал медведей в шишкинской вещи «Утро в сосновом лесу», и множество других тонкостей и интересных моментов из жизни художников.
Он любил наблюдать, как пишут картины. С обожанием смотрел на своих талантливых друзей и, когда появился фотошоп, освоил его и начал пробовать силы в компьютерно-живописном творчестве. Сначала это были портреты из отсканированных фотографий, а потом язвительная натура Фили подвигла его увлечься коллажами.
Сегодня он добрался до Ивана Грозного, убившего своего сына. Поорудовав курсором, Филя удалил безвременно погибшего Иванова сына и в объятия убитого горем убийцы вложил сладострастно улыбающуюся обнаженную девицу. Получился Иван Грозный, с вытаращенными от страсти глазами обнимающий голую девку.
Физиономия Фили расплылась в довольной улыбке. Он полюбовался творением. Сделал строгое лицо и позвал симпатичную и смешливую мэнээску из своей группы:
– Татьяна Ивановна, подойдите, пожалуйста.
Татьяна подошла, посмотрела на монитор и прыснула со смеху.
– Ну вы, Александр Петрович, гений!
– Я, Татьяна, это не для того тебе показываю, чтобы ты прочувствовала в очередной раз глубину мысли художника, а чтобы уяснила, что с тобой будет, если не сделаешь двенадцать образцов к завтрашнему дню.
– Тогда я и начинать не буду, – закокетничала Татьяна.
– Так будет, если сделаешь, а вот так, – Филимонов включил файл с убитым сыном, – если не сделаешь.
– Да у меня все готово. Печь разогреется, и все образцы сразу поставлю.
– Нет, радость моя, ты их в холодную печку ставь, чтобы постепенно нагревались, иначе потрескаются и ни хрена у тебя не выйдет.
– А в инструкции… – начала оправдываться Таня.
– Инструкцию дебилы пишут, – оборвал Филя. – Ну дерзай, пока печь не нагрелась. Засим крепко целую.
Татьяна ушла в прессовую лабораторию, а Филя опять заскучал.
Он оглядел комнату. Взгляд его остановился на старом, похожем на бульдога вентиляторе с резиновыми лопастями.
– Ну что, друг мой Санчо, – голосом знаменитого артиста Черкасова произнес Филя, – слабо мордой в вентилятор ткнуться?
И сам ответил:
– Слабо. Это тебе не пирожки с квашеной капустой в столовой воровать. А каково мне? С палкой на мельницы. Каково по загривку жердью от начальства получать? Или ты думаешь, я тупой и не понимаю, что лучше промолчать, поддакнуть, сказать «щас все быстренько сделаем», потом в курилке трепаться, а в конце свалить на кого-нибудь. Нет, мой верный оруженосец Санчо, все это я знаю. Но не могу, понимаешь, не могу под эту сволочь подделываться. Уж лучше в мельницу головой, чем в дерьмо.