Сочинения
Шрифт:
– Неважно, он еще в силах подписать завещание, как говорит наша обезьяна, – проворчала торговка рыбой.
Читателю должно быть известно, что в народе прозвище «обезьяна» дается поверенным и нотариусам. Называют так и подрядчиков.
– Надеюсь, вы обо мне не забудете, – умильным голосом сказала привратница. – Ведь это я велела Перашу сходить за вами.
– Забыть о вас? Да я скорее забуду о боге, моя милая… Какая же я буду Пупилье, если, получив свою долю, не насыплю вам полный передник монет…
Вечером снова вернулся Серизе; он покончил со всеми хлопотами, связанными с получением необходимых для бракосочетания бумаг, и побывал в мэриях двух округов, где сделал оглашение. Одной чашки настоя из мака оказалось достаточно, чтобы усыпить старика
– Мы заменим золото медяками, – ухмыльнулся Серизе, подталкивая локтем свою сообщницу.
– А много ли тут денег?
– Больше ста тысяч франков, в каждом ящике – по меньшей мере тридцать тысяч, – ответил Серизе, – славное приданое для вашей дочери. А теперь перенесем старика на его кровать. Раз секрет тайника нам известен, мы без труда разработаем эту золотую жилу…
– Должно быть, он откопал такую кровать скупца у какого-нибудь торговца мебелью, – заметила госпожа Кардинал.
– Давайте посмотрим, смогу ли я унести за раз тысячу монет по сорок франков, – сказал Серизе, набивая золотом карманы.
В карманы панталон вошло триста золотых монет, в жилетные – двести, а в каждый из двух карманов сюртука он вложил по двести пятьдесят монет, предварительно завязав их в свой носовой платок и в платок мамаши Кардинал.
– Ну как, очень заметно, что я нагружен? – спросил он, прохаживаясь по комнате.
– Вовсе нет!..
– Так вот, за четыре раза я перетащу к себе все золото из ящиков.
Спящего старика перенесли на его ложе, а Серизе отправился на площадь Сен-Сюльпис, где нанял фиакр и поехал домой. Чтобы не возбуждать подозрений, он вскоре вновь возвратился в сопровождении врача из квартала Сен-Марсель, обычно пользовавшего бедняков и хорошо знавшего их недуги. Осмотр больного продолжался до девяти часов вечера. Врач, введенный в заблуждение глубоким забытьем больного, которое было вызвано настойкой мака, заявил, что тот не протянет и трех дней. Как только врач уехал, Серизе взял…
(На этом заканчивается текст, оставленный Бальзаком).
Деловой человек
Господину барону Джемсу Ротшильду, генеральному австрийскому консулу в Париже, банкиру.
Слово «лоретка» было придумано для того, чтобы дать пристойное название некоему разряду девиц, или же девицам того трудноопределимого разряда, который Французская академия, по причине своего целомудрия, а также ввиду возраста своих сорока членов, не сочла за благо обозначить точнее. Когда новое слово вполне выражает общественное явление, говорить о котором без околичностей невозможно, жизненность такого слова обеспечена. Так, слово «лоретка» проникло во все слои общества, даже в те, куда сама лоретка никогда не проникнет. Слово это родилось только в 1840 году, по всей вероятности, вследствие скопления гнезд этих ласточек по соседству с церковью Лоретской божьей матери. Наше объяснение предназначено только для грамматиков. Сии господа не оказались бы в таком затруднении, если бы писатели средневековья так же тщательно изображали нравы, как делаем мы, в наш век анализа и описаний.
Мадемуазель Тюркэ, или Малага, – ибо под этим боевым именем она гораздо более известна (см. «Мнимая любовница»), – одна из первых прихожанок этой очаровательной церкви. Девица веселая, остроумная и не имевшая иного богатства, кроме красоты, Малага в то время, к которому относится
Беседа, благоухавшая ароматом семи сигар, сначала игривая, словно выпущенная на свободу козочка, остановилась на стратегии, выработавшейся в Париже в результате непрекращающейся войны между должником и заимодавцем. И если вы соизволите припомнить обстоятельства жизни гостей, собравшихся у Малаги, то, конечно, согласитесь, что в Париже с трудом найдешь людей более осведомленных в этой области: одни – завзятые крючкотворы, другие – свободные художники, они походили на пересмеивающихся между собой судей и ответчиков. Серия рисунков, которые Бисиу посвятил долговой тюрьме Клиши, послужила поводом для нового оборота разговора. Была полночь. Собеседники, непринужденно рассевшиеся в гостиной вокруг стола и перед камином, обменивались остротами, которые, мало того, что понятны и возможны только в Париже, но даже и в самом Париже возникают и могут быть поняты лишь в одной определенной части города, очерченной улицами Фобур-Монмартр и Шоссе д\'Антен, возвышенной частью улицы Наваррен и полосой бульваров.
Глубокие мысли, серьезные и пустяковые поучения, все прибаутки на эту тему, исчерпанную, впрочем, Рабле уже в 1500 году, были вновь исчерпаны за десять минут. Отказаться от такого фейерверка – заслуга не шуточная; завершила его Малага, пустив последнюю ракету.
– Все это оборачивается на пользу поставщикам, – сказала она. – Я отказала модистке, которая испортила мне две шляпки. Разъярившись, она двадцать семь раз прибегала ко мне за двадцатью франками. Ей и в голову не приходило, что у нас никогда не бывает двадцати франков. Можно иметь тысячу франков, можно послать за пятьюстами к своему нотариусу; но двадцать франков – таких денег у меня вовек не было! Моя кухарка и горничная, быть может, и наберут вместе двадцать франков. У меня же нет ничего, кроме кредита, и я его потеряю, едва лишь возьму в долг двадцать франков. Если я попрошу двадцать франков, то уж ничем не буду отличаться, от своих товарок, прогуливающихся по бульварам.
– Модистке уплачено? – осведомился ла Пальферин.
– Да в уме ли ты, дружок? – воскликнула она, прищурившись. – Сегодня утром она явилась в двадцать седьмой раз, – вот почему я вам об этом рассказываю.
– Как же вы поступили? – поинтересовался Дерош.
– Мне стало жаль ее, и… я заказала крохотную шляпку, которую сама в конце концов придумала, чтобы получилось что-то необыкновенное. Если мадемуазель Аманда справится, то уж ничего больше у меня не потребует: судьба ее обеспечена.