Сочинения
Шрифт:
– Ни клевета, ни злословие не могут коснуться вас, – напыщенно проговорил Лурдуа, – вы на особом положении и обладаете столь богатым коммерческим опытом, что не можете поступать необдуманно: вы человек дошлый.
– Что верно, то верно, я кое-что смыслю в делах. Знаете, почему я решил расширить квартиру? Уж коли я связываю вас крупной неустойкой в случае запоздания с окончанием работы, так это потому…
– Не знаю.
– Так вот, жена и я, мы приглашаем друзей, чтобы отпраздновать освобождение Франции и отметить награждение меня орденом Почетного легиона.
– Что? что такое? Вам дали крест? – воскликнул Лурдуа.
– Да, быть может, я заслужил эту награду и монаршую милость, ведь я был членом коммерческого
– Крайне признателен за оказанную честь, – сказал либерал Лурдуа. – Ну и хитрец же вы, папаша Бирото! Вы хотите быть уверенным, что я сдержу слово, и потому приглашаете меня. Ну, ладно, я возьму самых ловких мастеров, мы разведем адский огонь, чтобы высушить стены; применим особые способы просушки: нельзя же танцевать в сыром помещении. Мы покроем лаком стены и этим устраним всякий запах.
Через три дня все торговцы квартала были взволнованы известием о бале у Бирото. Впрочем, все сами могли видеть леса вокруг дома, необходимые для быстрого перемещения лестницы, деревянные прямоугольные желоба, по которым щебень и мусор сбрасывали в телеги, стоявшие около дома. Спешные работы производились при свете факелов, ибо рабочие трудились и днем и ночью, возбуждая любопытство бездельников и зевак на улице; сплетники, глядя на эти приготовления, предсказывали неслыханный по великолепию бал.
В воскресенье, когда должны были заключить сделку, супруги Рагон и дядя Пильеро пришли часа в четыре дня, после церковной службы. Из-за ремонта, объяснил Цезарь, он пригласил на этот день только Шарля Клапарона, Кротта и Рогена. Нотариус принес газету «Журналь де Деба», в которой по настоянию г-на де ла Биллардиера поместили следующую заметку:
...
«Нам сообщают, что освобождение страны от оккупации будет с восторгом отпраздновано по всей Франции. В Париже члены муниципалитета почувствовали, что пора вернуть столице тот блеск, который был неуместным во время оккупации. Мэры и помощники их предполагают дать балы; патриотическое их начинание найдет немало подражателей, и поэтому зимний сезон обещает быть блестящим. Среди подготовляемых празднеств много разговоров возбуждает бал у господина Бирото, пожалованного в кавалеры Почетного легиона и известного своей приверженностью королевскому дому. Господин Бирото, раненный 13 вандемьера на ступенях церкви св. Роха и один из наиболее уважаемых членов коммерческого суда, вдвойне заслужил эту милость».
– Как нынче хорошо пишут! – воскликнул Цезарь. – О нас заговорили в газетах, – сказал он Пильеро.
– И что же дальше? – ответил ему старик, который терпеть не мог «Журналь де Деба».
– Эта статья, пожалуй, поможет нам побольше сбыть «Крема султанши» и «Жидкого кармина», – тихо сказала г-же Рагон Констанс, не разделявшая восторгов мужа.
Госпожа Рагон, худощавая высокая женщина с морщинистым лицом, поджатыми губами и тонким носом, напоминала маркизу былых времен. Глаза ее были обведены темными кругами, как у многих старых женщин, переживших немало горя. Ее строгие и полные достоинства манеры, хотя и смягчались приветливостью, внушали глубокое почтение. В ней было что-то странное, привлекающее внимание, но не было ничего комического, все объяснялось ее осанкой и костюмом: она носила митенки, никогда не расставалась с высоким зонтиком, похожим на тот зонтик, с которым прогуливалась в Трианоне Мария-Антуанетта; платья ее, обычно светло-коричневого цвета, – так называемого цвета опавших листьев, – ложились какими-то особенными складками, секрет которых унесли с собой в могилу старые
Господин Рагон был маленький старичок, ростом не больше пяти футов, с лицом щелкунчика, на котором резко выделялись живые глаза, острые скулы, нос, подбородок; зубы он уже потерял, и потому половину его речей нельзя было понять; галантный и жеманный, он изливал потоки слов и не переставал любезно улыбаться, как некогда улыбался красавицам, которых случай приводил в его лавку. Напудренные, тщательно зачесанные волосы вырисовывали у него на черепе снежный полумесяц с вихрами у висков, а сзади заплетены были в перехваченную лентой косичку. Он носил василькового цвета фрак, белый жилет, шелковые панталоны и шелковые чулки, башмаки с золотыми пряжками и черные шелковые перчатки. Самой оригинальной его привычкой была привычка ходить по улицам с непокрытой головой, держа шляпу в руке. Он напоминал не то пристава палаты пэров, не то придверника кабинета короля, – словом, одного из тех людей, которые стоят так близко к власть имущим, что принимают на себя отблеск их сияния, сами пребывая в ничтожестве.
– Ну, Бирото, – сказал он внушительным тоном, – надеюсь, ты, милый мой, не раскаиваешься, что когда-то послушал нас? Разве мы когда-либо сомневались в благодарности наших возлюбленных монархов?
– Вы должны быть счастливы, голубушка, – сказала г-жа Рагон г-же Бирото.
– О да, – ответила прекрасная парфюмерша, которую всегда восхищали старинный зонтик г-жи Рагон, ее чепчики бабочкой, узкие рукава и широкая косынка.
– Цезарина прелестна. Подойди ко мне, милое дитя, – пронзительным голосом произнесла г-жа Рагон, покровительственно глядя на молодую девушку.
– Ну что, займемся до обеда делами? – спросил дядя Пильеро.
– Мы ожидаем господина Клапарона, – ответил Роген, – он одевался, когда я уходил от него.
– Господин Роген, – сказал Цезарь, – вы его, конечно, предупредили, что сегодня нам придется обедать в этой жалкой квартире?
– Шестнадцать лет тому назад он находил ее превосходной, – прошептала Констанс.
– …среди мусора, в окружении рабочих.
– Вы сами увидите, какой это простой и славный малый, – заметил Роген.
– Я поставил Раге сторожить в лавке, – через парадную дверь пройти уже нельзя, вы сами видели, она разрушена, – сказал Цезарь нотариусу.
– Отчего вы не привели с собой племянника? – спросил Пильеро г-жу Рагон.
– Он не придет? – спросила Цезарина.
– Нет, душенька, – ответила г-жа Рагон. – Ансельм, бедняжка, работает, точно каторжный. Меня пугает эта улица Сенк-Диаман, такая мрачная, без солнца, без воздуха; вода в канавах там всегда синяя, зеленая или черная. Загубит там Ансельм свое здоровье. Но когда молодые люди вобьют себе что-нибудь в голову!.. – сказала она Цезарине, жестом показывая, что в данном случае «голова» означает «сердце».
– Так он уже заключил контракт? – спросил Цезарь.
– Еще вчера, и даже скрепил его у нотариуса, – вставил Рагон. – Контракт удалось заключить на восемнадцать лет, но плату требуют вперед за полгода.
– Скажите, господин Рагон, довольны вы мною? – спросил парфюмер. – Я передал Ансельму секрет одного открытия… Словом…
– Мы хорошо знаем тебя, Цезарь, – ответил старичок Рагон, с теплым чувством пожимая руку Бирото.
Роген с беспокойством ожидал прихода Клапарона, манеры и речь которого могли испугать добропорядочных буржуа; он счел за лучшее подготовить умы.