Сочинения

Брюсов Валерий Яковлевич

1918

Три яблока

Три яблока, излюбленных преданьем, Три символа земного мятежа, В саду веков, воссозданном сознаньем, Они горят, под ветром грез дрожа. Ты, яблоко губительное Евы! Ты вырвало из глаз эдемский свет, На нас обрушив божеские гневы, — Но было то – восстанье на запрет! Другое – яблоко Вильгельма Теля, — Свободы весть промчало над землей: Одной стрелой в родного сына целя, Стрелок в тиранов метился другой! А третье – третье яблоко Ньютона; Оно упало в час своей поры, И понял ум незыблемость закона, Что движет землю, небо и миры. То третье яблоко вернуло рай нам, Сравняло всех, владыку и раба, Открыло нам дорогу к вечным тайнам, Чтоб не страшила больше – и Судьба!

1916

Ариадна

Жалоба Фессея

Ариадна!

Ариадна! Ты, кого я на песке, Где-то, в бездне беспощадной Моря, бросил вдалеке! Златоокая царевна! Ты, кто мне вручила нить, Чтобы путь во тьме бездневной Лабиринта различить! Дочь угрюмого Миноса! Ты, кто ночью, во дворце, Подошла – светловолосой Тенью, с тайной на лице! Дева мудрая и жрица Мне неведомых богов, В царстве вражьем, чья столица На меня ковала ков! И – возлюбленная! тело, Мне предавшая вполне, В час, когда ладья летела По зыбям, с волны к волне! Где ты? С кем ты? Что сказала, Видя пенную корму, Что, качаясь, прорезала Заревую полутьму? Что подумала о друге, Кто тебя, тобой спасен, Предал – плата за услуги!— Обманул твой мирный сон? Стала ль ты добычей зверя Иль змеей уязвлена, — Страшной истине не веря, Но поверить ей должна? Ты клянешь иль кличешь, плача, Жалко кудри теребя? Или, – горькая удача!— Принял бог лесной тебя? Ах! ждала ль тебя могила, Иль обжег тебя венец, — За тебя Судьба отметила: В море сгинул мой отец! Я с подругой нелюбимой Дни влачу, но – реешь ты Возле ложа, еле зримый Призрак, в глубях темноты! Мне покорствуют Афины; Но отдать я был бы рад Эту власть за твой единый Поцелуй иль нежный взгляд! Победитель Минотавра, Славен я! Но мой висок Осребрен: под сенью лавра Жизнь я бросил на песок! Бросил, дерзкий! и изменой За спасенье заплатил… Белый остров, белой пеной Ты ль мне кудри убелил?

1917

Ариадна

Во дворце Афинском, скорбно мрачен, Спит Фессей и видит вещий сон: В теми вод белеет Накс; прозрачен Воздух ночи; в звездах небосклон. В страхе, встретя вкруг песок прибрежий, Чуть привстав, царевна смотрит вниз; А над ней, прекрасен, светел – свежий Хмель меж кудрей – юный Дионис. Буйным сонмом попирая зелень, Тигров холя, тирсы лентой свив, Фавны, нимфы, люди виноделен Ждут царя назад, в тени олив. Он же, страстью вдруг обезоружен, Раб восторга, к деве клонит лик… Вот схватил ее венец жемчужин. «Ты – небес достойна!» – слышен всклик. В небо вскинут, вспыхнул, – семизвездье — Там венец. Бог с девой слит. Полна Ночь их славой, – Горькое возмездье Пьет Фессей во сне, и молит сна!

12/25 февраля 1918

Мировой кинематограф

В годину бед, когда народной вере Рок слишком много ставит испытаний, — В безмерном зале мировых преданий Проходят призраки былых империй, Как ряд картин на световом экране. По Нилу мчится барка Сына Солнца; До неба всходят башни Вавилона; Перс возвещает землям волю с трона, — Но дерзко рушат рати Македонца Престол Царя Царей и Фараона. Выходят римляне, сурово-строги. Под стук мечей куется их держава, И кесарских орлов не меркнет слава. Бегут в пустынях римские дороги, Народы рабствуют в оковах права. Пирует Рим, льет вина, множит яства… Вдруг варвары, как буря, злы и дики, Спадают с гор, крушат всё в яром крике, И, вновь пленен мечтой миродержавства, Свой трон в руинах высит Карл Великий. Потом, самумом пролетают в мире Арабы, славя свой Коран; монголы Несметным сонмом топчут высь и долы… Над царством царства вырастают шире… Сверкает Бонапарта меч тяжелый… Но, жив и волен, из глухих крушений Выходит строй народов – грозно длинный: Армяне, эллины, германцы, финны, Славяне, персы, италийцы, – тени, Восставшие, чтоб спеть свой гимн старинный! О, сколько царств, сжимавших мир! Природа Глядит с улыбкой на державства эти: Нет, не цари – ее родные дети! Пусть гибнут троны, только б дух народа, Как феникс, ожил на костре столетий!

14 марта 1918

Это все – кошмар!

Кошмар

Есть в мире демон, с женственным лицом, С когтями львицы, с телом сухопарым; Садится к спящим он, согнут кольцом, На грудь, и мы – зовем его Кошмаром. Он давит нас, и вот, в тяжелом сне, Черед видений сумрачных проходит; Дыханье стеснено, чело в огне, И судорога тщетно пальцы сводит. Нам грезится ужасных ликов ряд: Смеются дьяволы над всем заветным, Терзают близких, алтари сквернят И стонам вторят хохотом ответным. Нельзя

бороться и бежать нет сил: Оковы на ногах и руки в путах, Повсюду вскрыты пропасти могил… Блестят из мглы орудья пыток лютых… И вдруг мы вспомним: это все – кошмар! Рукой свободной призраков коснемся… Все сгинет вмиг, исчезнут страхи чар, И мы, дрожа от радости, – проснемся!

Затравленный зверь

Олень затравленный напрасно взор молящий Обводит вкруг, дыша прерывно, – смерть везде; Собаки рвутся вслед, сверкают ружья в чаще… И зверь, ища пути, бросается к воде. Плывет, глотая пар, а сзади слышит глухо Лай, крики, зов рогов; пес беспощадный, вновь Врага догнав, ему вонзает зубы в ухо… Окрасив зыбь реки, струей стекает кровь. А лес кругом стоит роскошен, как бывало; Меж камней и коряг, журча, бежит ручей; Круг солнечный, горя торжественно и ало, Сквозь изумруд ветвей кидает сноп лучей. Слабея, смотрит зверь вверх, в небеса, откуда Лилось тепло, и дождь, и свежесть вешних бура; Защита с высоты не явится ли? Чудо Не совершится ль? – Нет! Пуста, нема лазурь. И стону слабому уже не вторит эхо… Сквозь радугу слезы так странны берега… Но всюду – взвизг собак, гром криков, гулы смеха, И, кроя все, поют охотничьи рога!

16 февраля 1918

Библиотеки

Власть, времени сильней, затаена В рядах страниц, на полках библиотек: Пылая факелом во мгле, она Порой язвит, как ядовитый дротик. В былых столетьях чей-то ум зажег Сверканье, – и оно доныне светит! Иль жилы тетивы напрячь возмог, — И в ту же цель стрела поныне метит! Мы дышим светом отжитых веков, Вскрывающих пред нами даль дороги, Повсюду отблеск вдохновенных слов, — То солнце дня, то месяц сребророгий! Но нам дороже золотой колчан, Певучих стрел, завещанный в страницах, Оружие для всех времен и стран, На всех путях, на всех земных границах. Во мгле, куда суд жизни не достиг, Где тени лжи извилисты и зыбки, — Там дротик мстительный бессмертных книг, Веками изощрен, бьет без ошибки.

1917

Наутро после шабаша

Чу! под окошком звенят колокольчики, Белые, синие, разных оправ; Листья ольхи завиваются в кольчики, Запахи веют с обрызганных трав; Солнце ко мне проникает приветливо Длинным лучом, между ставень, сквозь щель; Где-то гудит, осторожно и сметливо, К сладким цветам подлетающий шмель; Все так знакомо… И песня не новая Сладко ласкает: «Ты дома, дитя!» То напевает мне печь изразцовая, Вторят ей стены, смеясь и шутя. В теле – истома. Я дома! Давно ли я Дерзко плясала, раздета, в кругу! …В душу нисходит опять меланхолия. Нет! жизнью мирной я жить не могу!

1919

Из наблюдений

Меж лун искусственных – луна, Вися на небе, в перспективе, Вздымается, робка, бледна И с каждым мигом боязливей. Внизу, как буйственный бурун, Прибой людей и экипажей, И наглое блистанье лун, Вдоль улиц выставленных стражей; Таксованных прелестниц смех, Сухое грассованье франтов, Боа неимоверных мех И перебои шляп и бантов; В гостиницах белеет ряд Оконный, – комнаты, где двое Пародию любви творят, Пороча таинство ночное… А там, вверху, несмелых звезд Чуть-чуть зубчатый свет – белеет; Туман, как туника невест, Кой-где разорванная, веет. И та ж безмолвная луна, Свидетельница жертв Ашере, Висит, глядя, робка, бледна, На буйства в оскверненном сквере!

Октябрь 1917

Перед электрической лампой

Злобный змей, зигзагом длинным Раздевавший темень туч, Чтоб, гремя, в лесу пустынном Иль на склоне горных круч, Ветви, поднятые дубом, Серным пламенем Зажечь, И, ликуя, дымным клубом — Смертным саваном – облечь! Змей, сносивший с неба, древле, Прометеев дар земле! Что таишь ты, стыд ли, гнев ли, Ныне замкнутый в стекле, — Сгибы проволоки тонкой Раскалять покорно там, Подчинись руке ребенка, Осужден – в угоду нам. И, струя лучи из шара, Ветром зыблем над толпой, Скрывшей ленту тротуара, Пестрой, шумной и тупой, — Чем ты занят? Иль, в причуде Смутной грезы, веришь ты, Что вокруг – вес те же люди, Те же гулы суеты; Что, как прежде было, сыты Мясом мамонта, тебя Славят пляской троглодиты, Дико космы теребя? В злобных лицах, в ярых взорах Ты узнать бы ныне мог Те же сонмы, для которых Ты в былом сверкал, как бог. Иль века виденье стерли, И теперь, могуч и слаб, Мыслишь ты: «Не на позор ли Здесь я выставлен, как раб?» И, без сил, влеком на угли Длинным проводом, зигзаг В небе помнишь ты, – нам друг ли, Иль, горящий местью, враг?