Сочинения
Шрифт:
Со своей стороны, я был бы склонен добавить: риторику, диалектику в том техническом смысле, который этот термин приобретает в "Топиках" Аристотеля, грамматику и, эту вершину эстетики языка, поэтику, которая включала бы в себя забытую технику острословия.
И если эти тематические рубрики вызывают у некоторых людей отголоски устаревшего, я не премину принять их как возвращение к нашим истокам.
Ведь психоанализ в своем раннем развитии, тесно связанный соткрытием и изучением символов, был на пути к участию в структуре того, что в Средние века называлось "либеральными искусствами". Лишенный, как и они, подлинной формализации, психоанализ превратился, как
Эти аспекты первых лет должны вызывать тем большее презрение, что психоанализ не повысил уровень, отправившись по ложным путям теоретизирования, противоречащим его диалектической структуре.
Психоанализ обеспечит научные основы для своей теории или техники только путем адекватной формализации существенных измерений своего опыта, которыми, наряду с исторической теорией символа, являются: интерсубъективная логика и темпоральность субъекта.
III Резонансы интерпретации и времени субъекта в психоаналитической технике
Между мужчиной и любовью,
У нас есть женщина.
Между мужчиной и женщиной,
В мире.
Между человеком и миром,
Il y a un mur.
(Антуан Тюдаль, Париж в 2000 году)
Nam Sibyllam quidem Cumis ego ipse oculis meis vidi in ampulla pendere, et cum illi pueri dicerent:
(Сатирикон, xlviii)
Возвращение психоаналитического опыта к речи и языку какего основанию имеет прямое отношение к его технике. Психоанализ еще не погрузился в невыразимое, но тенденция в этом направлении, безусловно, наметилась, причем всегда по пути невозврата, все больше и больше отделяя аналитическую интерпретацию от принципа, от которого она зависит. Любое подозрение, что это отклонение психоаналитической практики является движущей силой новых целей, для которых открывается психоаналитическая теория, следовательно, вполне обосновано.
Если мы посмотрим на ситуацию чуть внимательнее, то увидим, что проблема символической интерпретации начала пугать нашу маленькую группу, прежде чем стала смущать ее. Успехи, достигнутые Фрейдом, из-за беспечности в вопросах доктрины, из которой они, казалось бы, исходили, теперь вызывают удивление, а демонстрация, столь очевидная в случаях с Дорой, Крысоловом и Человеком-волком, кажется нам не иначе как скандальной. Правда, наши более умные друзья не перестают сомневаться в том, что техника, использованная в этих случаях, была действительно правильной.
Это недовольство в психоаналитическом движении можно фактически приписать путанице языков, и в недавней беседе со мной наиболее представительная личность из его нынешней иерархии не скрывала этого.
Стоит отметить, что эта путаница усиливается, когда каждый аналитик берется считать себя избранным, чтобы обнаружить в нашем опыте условия завершенной объективации, и энтузиазм, с которым встречают эти теоретические попытки, кажется, становится тем более пылким, чем более дереалистичными они оказываются.
Несомненно, что принципы анализа сопротивлений,
Если мы проследим за ходом первых семи сессий случая Человека-крысы, а они дошли до нас в полном объеме, то кажется крайне невероятным, что Фрейд не распознал сопротивления по мере их появления, причем именно в тех местах, где наши современные техники вдалбливают нам, что он их упустил из виду, поскольку именно текст Фрейда, в конце концов, позволяет им их точно определить. И снова фрейдовский текст демонстрирует то исчерпание темы, которое продолжает нас удивлять, и ни одна интерпретация до сих пор не исчерпала всех его ресурсов.
Я имею в виду, что Фрейд не только позволил заманить себя в ловушку, побуждая своего пациента выйти за пределы его первоначальной сдержанности, но и прекрасно понимал соблазнительную силу этого упражнения в воображаемом порядке. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к описанию выражения лица пациента во время болезненного пересказа репрезентативной пытки, ставшей темой его навязчивой идеи, - крысы, заталкиваемой в анус жертвы: "Его лицо, - говорит Фрейд, - отражало ужас перед удовольствием, о котором он не подозревал". Эффект повторения этого рассказа в то время не ускользнул от Фрейда, как и отождествление психоаналитика с "жестоким капитаном", который заставил эту историю войти в память субъекта, как и значение теоретических разъяснений, которые субъект должен был получить, прежде чем продолжить свой дискурс.
Однако Фрейд удивляет нас тем, что не интерпретирует сопротивление в этой точке, а выполняет его просьбу, причем в такой степени, что кажется, будто он принимает участие в игре субъекта.
Но чрезвычайно приблизительный характер объяснений, которыми Фрейд его удовлетворяет, настолько приблизительный, что кажется несколько грубым, достаточно поучителен: в этот момент речь идет, очевидно, не столько о доктрине, и даже не о внушении, сколько о символическом даре речи, беременном тайным договором, в контексте воображаемого участия, которое включает его и значение которого раскроется позже в символической эквивалентности, которую субъект устанавливает в своей мысли между крысами и флоринами, которыми он вознаграждает аналитика.
Таким образом, мы видим, что Фрейд, отнюдь не отказываясь признать (meconnaitre) сопротивление, использует его как благоприятную предрасположенность для приведения в движение резонансов речи, и он, насколько это возможно, соответствует первому определению, которое он дал сопротивлению, используя его для вовлечения субъекта в свое сообщение. В любом случае он резко сменит курс, как только увидит, что в результате тщательного манипулирования сопротивление переходит на поддержание диалога на уровне беседы, в которой субъект в дальнейшем сможет продолжать свое обольщение, сохраняя уклончивость.
Но мы узнаем, что анализ состоит в том, чтобы играть на всех многочисленных ступенях партитуры, которую составляет речь в регистрах языка и на, которые зависят от переопределения симптома, не имеющего никакого значения, кроме как в этом порядке
И в то же время мы обнаруживаем источник успеха Фрейда. Для того чтобы сообщение аналитика стало ответом на глубокий допрос субъекта, субъект должен услышать и понять его как ответ, присущий только ему; и привилегия, которой пользовались пациенты Фрейда, получая "хорошие новости" из уст самого человека, который их озвучивал, удовлетворяла это требование в них.