Сочинения
Шрифт:
Истину, надо признать, нелегко распознать, как только она стала общепринятой. Не то чтобы существовали устоявшиеся истины, но их так легко спутать с окружающей их реальностью, что до сих пор не найдено другого средства отличить их от нее, кроме как пометить их знаком духа, воздать им должное, рассматривать их как пришедшие из другого мира. Не стоит списывать все на некую слепоту человека, указывая на то, что истина никогда не бывает для него прекраснее, чем в тот момент, когда свет, который он держит над головой, как в пресловутой эмблеме, удивляет ее наготу. И нужно до некоторой степени притворяться глупым, чтобы делать вид, что ничего не знаешь о том, что происходит потом. Но глупость бычьей откровенности остается, если задаться вопросом, где можно было искать ее раньше, ведь эмблема едва ли указывала на колодец, место неприличное, если не сказать зловонное, а не на ларец, в котором должна храниться в целости и сохранности любая драгоценная форма.
Вещь
Но истина в устах Фрейда берет этого зверя за рога: "Итак, для вас я - загадка, которая исчезает, едва появившись, мужчины, которые так стараются скрыть меня под пошлым убранством ваших приличий! Но я готов поверить, что ваше смущение искренне, ведь даже когда вы берете на себя обязанность служить моими глашатаями, вы придаете моим цветам не больше значения, чем своим собственным, которые подобны вам самим, призракам, которыми вы являетесь. Где же я перейду в вас? Где я был до того, как вошел в вас? Возможно, однажды я расскажу вам? Но чтобы вы нашли меня там, где я нахожусь, я научу вас, по какому знаку вы узнаете меня. Люди, слушайте, я открываю вам тайну. Я, истина, буду говорить.
Должен ли я напомнить вам, что вы еще не знали этого? Конечно, некоторые из вас, называющие себя моими любовниками, несомненно, руководствуясь принципом, что в такого рода хвастовстве никогда не бывает лучше, чем сам себе, двусмысленно и не без некоторого неуклюжего проявления самолюбия, которое их действительно волновало, утверждали, что ошибки философии, то есть их собственные, могут существовать только на моих субсидиях. Однако, охватив этих девиц своей мыслью, они в конце концов сочли их ничтожными и тщетными и вновь принялись бороться с пошлыми мнениями в манере мудрецов древности, которые умели ставить их на место, будь они в виде россказней, тяжб, коварства или, попросту говоря, лжи, а также искать их на своих местах, в доме и на форуме, в кузнице или на рынке. Затем они поняли, что, не будучи моими паразитами, эти вульгарные мнения, похоже, служат мне гораздо больше и, кто знает, действуют как мое ополчение, как тайные агенты моей власти. Несколько случаев, наблюдавшихся в игре на выбывание, внезапных превращений заблуждений в истины, которые, казалось, были вызваны не чем иным, как упорством, направили их на путь этого открытия. Рассуждения об ошибках, их артикуляция в действиях могли свидетельствовать об истине вопреки самим доказательствам. Именно в этот момент один из них попытался добиться того, чтобы хитрость разума была принята в число объектов, достойных изучения: К сожалению, он был профессором, а вы были слишком счастливы обратить против его учения уши осла, которые вас заставляли носить в школе и которые с тех пор служат ушными трубами для тех из вас, кто немного плохо слышит. Так что оставьте свои смутные представления об истории и предоставьте тем, кто умнее вас самих, найти гарантию моей будущей фирмы - мирового рынка лжи, торговли тотальной войной и нового закона самокритики. Если разум так хитер, как говорил Гегель, он сделает свою работу без вашей помощи.
Но за все то, что вы сделали, ваши долги передо мной не являются ни просроченными, ни вечными. Они датируются после вчерашнего и до завтрашнего дня. И неважно, спешишь ли ты выполнить их или уклоняешься от них, поскольку в любом случае они настигнут тебя сзади. Убегаете ли вы от меня обманом или думаете заманить меня в ловушку, я настигну вас в ошибке, от которой у вас нет убежища. Там, где самая едкая речь обнаруживает легкое колебание, ей не хватает вероломства, я сейчас публично объявляю об этом, и было бы более тонко сделать вид, что ничего не произошло, в хорошей или, на худой конец, в плохой компании. Но нет нужды давать себе труд внимательнее следить за собой. В любом случае, по законам вежливости и политики, все, что связано со мной и представлено столь незаконным образом, будет неприемлемо, и вы не отделаетесь так легко, ибо самые невинные намерения смущаются, когда не могут скрыть, что неудачные поступки оказываются самыми удачными, а неудача исполняет самое сокровенное желание. В любом случае, разве недостаточно для того, чтобы судить о вашем поражении, увидеть, как я первым вырвался из темницы крепости, в которой вы так уверены, что закрепили меня, поместив не в вас самих, а в самом бытии? Я блуждаю в том, что вы считаете наименее истинным по сути: в мечте, в том, как самая надуманная фантазия, самая гротескная нелепость шутки бросает вызов смыслу, в случайности, не в ее законе, а в ее случайности, и я никогда не делаю больше, чтобы изменить лицо мира, чем когда я придаю ему профиль носа Клеопатры.
'Так вы можете уменьшить движение на дорогах, которые вы так старательно пытаетесь излучать из сознания и которые составляют гордость эго, увенчанного Фихте эмблемами трансценденции. Торговый путь истины больше не проходит через мысль: как ни странно, теперь он, кажется, проходит через вещи: загадка, именно через тебя я общаюсь, как формулирует это Фрейд в конце первого параграфа шестой главы, посвященной работе со сновидением,
"Но вы будьте осторожны: все усилия, которые этот человек приложил, чтобы стать профессором, могут избавить его от вашего пренебрежения, если не от ваших ошибок, - продолжает он свою тираду. Внимательно слушайте, что он говорит, и, как он говорил обо мне, чем больше истины говорит, тем лучше улавливайте ее смысл и воспринимайте ее буквально. Здесь, несомненно, вещи - мои знаки, но, повторяю, знаки моей речи. Если нос Клеопатры изменил ход мира, то только потому, что он вошел в мировой дискурс, ибо для того, чтобы изменить его в долгосрочной или краткосрочной перспективе, достаточно, более того, необходимо, чтобы он был говорящим носом.
Но теперь вы должны воспользоваться своим собственным, но с более естественными целями. Пусть более острый нюх, чем все ваши категории, направит вас в погоне, к которой я вас подстрекаю: ведь если бы хитрость разума, как бы презрительно она к вам ни относилась, оставалась открытой для вашей веры, рядом с вами я, истина, был бы самим Обманом, поскольку мои пути пролегают не только через щель, слишком узкую, чтобы найти ее из-за отсутствия притворства, и через недоступное облако мечты, через безмотивное очарование посредственности и соблазнительный тупик абсурда. Ищите, псы, которыми вы становитесь, услышав меня, ищейки, которых Софокл предпочитал натравливать на герметические следы похитителя Аполлона, чем на кровоточащие глазницы Эдипа, будучи уверенным, что в зловещей встрече в Колонусе с ним наступит час истины. Вступите в списки на мой зов и завывайте от моего голоса. Там вы уже заблудились, я противоречу себе, я бросаю вам вызов, я укрываюсь: вы говорите, что я защищаюсь".
Парад
Возвращение в тень, которого, как мы полагаем, следует ожидать в этот момент, является сигналом для "вечеринки убийств" инициированной приказом, запрещающим кому-либо уходить, поскольку теперь каждый может скрывать правду, например, под платьем или даже, как в амурной фантазии о "нескромных драгоценностях", в животе. Общий вопрос: кто говорит? И этот вопрос не является неактуальным. К сожалению, ответы на него несколько поспешны. Сначала обвиняется либидо, которое ведет нас в направлении драгоценностей, но мы должны понимать, что само эго, хотя оно и накладывает оковы на либидо, которое так отчаянно ищет удовлетворения, иногда является объектом его деятельности. С минуты на минуту возникает ощущение, что оно вот-вот рухнет, когда звон разбитого стекла сообщает всем, что это большое зеркало в гостиной потерпело аварию, а голем нарциссизма, поспешно вызванный на помощь, пробрался через него. Эго обычно считается убийцей, а если нет, то жертвой, и тогда божественные лучи доброго судьи Шребера начинают раскидывать свои сети по всему миру, и шабаш инстинктов действительно становится сложным.
Комедия, которую я прерву здесь в начале ее второго акта, мягче, чем принято считать, поскольку, накладывая на драму знания шутовство, присущее только тем, кто разыгрывает эту драму, не понимая ее, она возвращает таким людям подлинность, от которой они все дальше и дальше уходят.
Но если главному герою и подходит более серьезная метафора, то это та, что показывает нам во Фрейде Актеона, вечно ускользающего от собак, которых он выслеживал с самого начала и которых он пытается вернуть в погоню, не в силах ослабить преследование, в котором его ведет только страсть к богине. Ведет его так далеко, что он не может остановиться, пока не достигнет гротов, в которых хтоническая Диана во влажной тени, которая заставляет их казаться эмблематическим местом истины, предлагает его жажде, с гладкой поверхностью смерти, квазимистический предел самого рационального дискурса в мире, чтобы мы могли узнать место, в котором символ заменяет смерть, чтобы завладеть первым взлетом жизни.
Как мы знаем, этот предел и это место все еще находятся далеко за пределами досягаемости его учеников, если они вообще пытаются их искать, и поэтому Актеон, которого здесь расчленяют, - это не Фрейд, а каждый аналитик, который может помериться силами со страстью, поглотившей его и сделавшей его, согласно значению, которое Джордано Бруно дал этому мифу в "Furori eroici", добычей собак его мысли.
Чтобы оценить масштабы этого раскола, мы должны услышать неудержимые крики, которые раздаются как от лучших, так и от худших, пытаясь вернуть их к началу погони, к словам, которые истина дала нам в качестве viaticum: "Я говорю", добавляя: "Нет другой речи, кроме языка". Остальное утопает в их буйстве.
"Логомахия!" - гласит строфа с одной стороны. "Что вы делаете с довербальным, жестом и мимикой, тоном, мелодией песни, настроением и аф-фективным контактом?". На что другие, не менее одушевленные, дают антистрофу: "Все есть язык: язык, когда мое сердце бьется быстрее, когда я нахожусь в состоянии аффекта, и если моя пациентка вздрагивает от пульсации самолета в зените, это способ сказать, как она помнит последний бомбовый удар". Да, орел мысли, и когда форма самолета вырезает твое подобие в ночном пронзительном свете прожектора, это ответ неба.