Сочинения
Шрифт:
"Что же вы собираетесь искать, если не это эго, которое вы выделяете, одновременно запрещая нам его видеть?" - могут возразить. 'Ну хорошо, мы его объективируем. И что в этом плохого?" И тут нежные туфельки незаметно продвигаются вперед, чтобы нанести следующий удар по голенищам: неужели вы думаете, что эго можно воспринимать как вещь - я лучше сначала умру с голоду!
Из тридцати пяти лет сожительства с эго под крышей второй фрейдистской топографии, включая десять лет бурной связи, которая наконец-то была урегулирована благодаря добрым услугам мисс Анны Фрейд в браке, чей социальный кредит с тех пор был на высоте, до такой степени, что, как я уверен, он скоро попросит благословения церкви, - словом,
Правда, он до отказа набит старыми новинками и новым хламом, огромная масса которого, безусловно, развлекает. Эго - это функция, эго - это синтез, синтез функций, функция синтеза. Оно автономно! Это хорошо! Это последний фетиш, введенный в святая святых практики, которая черпает свой авторитет из превосходства начальства. Стоит добавить еще один такой же, ведь всем известно, что для этой функции, вполне реальной, всегда лучше всего подходит самый устаревший, грязный, отталкивающий предмет. То, что он должен вызывать у своего изобретателя такое почтение, как там, где он действует, вполне понятно, но самое удивительное, что в просвещенных кругах он заслужил престиж введения психоанализа в законы общей психологии. Это как если бы Его Превосходительство Ага-хан, не удовлетворившись тем, что получил свой вес в золоте, что нисколько не повредило его уважению в космополитическом обществе, был затем награжден Нобелевской премией за то, что в обмен на это передал своим последователям точные правила ставок на лошадей.
Но последняя находка - самая лучшая: эго, как и все остальное, с чем мы имеем дело в последнее время в гуманитарных науках, - это о-пе-ра-цион-ное понятие.
В этот момент я, с любезного разрешения моих слушателей, прибегнутому наивному выбору, который заставляет их так почтительно сидеть в этих креслах и слушать меня, несмотря на балет звонков на работу, чтобы они вместе со мной захотели положить конец этой операции.
Как эта операция позволяет рационально отличить то, что делают с понятием "я" в анализе, от текущего использования любой другой вещи, от этого стола, чтобы взять первое попавшееся под руку? Так мало пользы от того, что я берусь показать, что дискурсы, касающиеся эго и стола (а именно об этом идет речь), совпадают пункт за пунктом.
Ибо этот стол, не менее чем "я", зависит от означающего, а именно от слова, которое, неся свою функцию по отношению к общему, к пюпитру ссорящихся воспоминаний и к трончинскому предмету с благородной родословной, отвечает за то, что это не просто кусок дерева, обработанный в свою очередь дровосеком, столяром и краснодеревщиком, по соображениям коммерции, в сочетании с модой, сам по себе производящий потребности, которые поддерживают его меновую стоимость, при условии, что он не будет слишком быстро приведен к удовлетворению наименее избыточных из этих потребностей последним использованием, к которому он в конечном счете будет применен, а именно в качестве дров.
Более того, значения, к которым относится стол, ничуть не менее достойны, чем значения эго, и доказательством тому служит то, что иногда они охватывают само эго, если именно благодаря функциям, которыми наделяет его господин Хайнц Хартманн, один из наших собратьев может стать нашим столом: а именно, сохранять положение, предполагающее согласие. Оперативная функция, несомненно, позволяющая этому товарищу распоряжаться внутри себя всеми возможными ценностями вещи, которую представляет собой стол: от обременительной аренды, которая поддерживала и продолжает поддерживать репутацию маленького горбуна с улицы Квинкампуа над превратностями и памятью о первом великом спекулятивном крахе современности, через все офисы домашнего использования, заполнения пространства, рыночной передачи или узуфрукта, до использования
Но это еще не все, ведь я готов отдать свой голос настоящему столу, чтобы он мог рассказать о своем существовании, которое хоть и утилитарно, но индивидуально, о своей истории, которая, какой бы радикально отчужденной она ни казалась, оставила все свидетельства, которые могут понадобиться историку: документах, текстах, счетах, подробно описывающих его судьбу, которая, хотя и инертна, но драматична, поскольку стол - это скоропортящийся предмет, созданный в процессе работы, судьба, подверженная случайностям, взлетам и падениям моды, даже фатальности, которой он становится интерсигналом, и которая обещает конец, о котором не нужно ничего знать, чтобы он стал своим, поскольку мы все знаем, каков этот конец.
Но все это станет банальностью, если после этой просопопеи кому-то из вас приснится, что он и есть этот стол, обладающий или не обладающий даром речи, а поскольку толкование снов стало известной, если не повседневной, практикой, то вряд ли стоит удивляться, если, расшифровывая использование этого стола в качестве означающего в загадке, в которую сновидец вложил свое желание, и анализируя более или менее двусмысленную обратную ссылку, которую это использование включает в означающие, которые сознание этого стола пробудило в нем, с его дискурсом или без него, мы коснемся того, что можно назвать предсознанием этого стола.
В этот момент я осознаю протест, который, хотя и линованный, как нотная бумага, я не знаю, как назвать: дело в том, что он касается того, чему нет названия ни в одном языке, и что, будучи в целом обозначено бело-негритянским понятием тотальной личности, подводит итог всему, о чем трубит нам в уши легкомысленная феноменология-психиатрия в нашем обществе неподвижного "прогресса". Несомненно, это протест со стороны прекрасной половины человечества, но в формах, подходящих для ни того, ни другого, ни третьего, для манеры "полу-так-полу-так", для незаметного шага современного интеллектуала, будь то правый или левый. Действительно, именно в этом направлении вымышленный протест тех, кто культивирует беспорядок, находит свои аристократические связи. Давайте прислушаемся к тону этого протеста.
Тон размеренный, но серьезный: предсознание, или, если уж на то пошло, сознание, как нам говорят, принадлежит не столу, а нам самим. Мы воспринимаем стол и наделяем его смыслом, и на это уходит не меньше труда, чем на создание самой вещи. Но даже если бы речь шла о более естественном существе, мы никогда не должны неосмотрительно заглатывать в сознание ту высокую форму, которая, как бы слабы мы ни были во вселенной, гарантирует нам неотъемлемое достоинство в ней - посмотрите "тростник" в словаре спиритуалистической мысли.
Должен признать, что здесь Фрейд вызывает мое неуважение тем, что в каком-то мимолетном замечании, как бы не касаясь этой темы, он говорит о способах спонтанной провокации, которые действуют, когда универсальное сознание приходит в действие. И это снимает с меня всякое смущение, которое я мог испытывать, продолжая свой парадокс.
Неужели разница между столом и нами, насколько это касается сознания, так велика, если стол может так легко уподобиться нам и оказаться между нами, что мои слова должны были сделать возможной любую ошибку? Таким образом, будучи помещенным вместе с одним из нас между двумя параллельными зеркалами, он будет виден отраженным до бесконечности, а это значит, что он будет гораздо больше похож на наблюдателя, чем можно было бы подумать, поскольку, видя свое изображение, повторяющееся таким же образом, он тоже виден глазами другого, когда смотрит на себя, поскольку без этого другого, который является его изображением, он не видел бы себя, видящего себя.