Сочинения
Шрифт:
Именно поэтому я воспользовался приглашением прочитать лекцию в философской группе Федерации студентов-писаталей, чтобы подготовить адаптацию, подходящую к тому, что я хочу сказать: ее необходимая общность соответствует исключительному характеру аудитории, но ее единственная цель состоит в том, чтобы объединить их общую подготовку, литературную, которой отдается дань в моем названии.
В самом деле, как можно забыть, что до конца своих дней Фрейд постоянно твердил, что такое обучение является главным условием формирования аналитиков, и называл вечный universitas litterarum идеальным местом для его организации.
Таким
Я имею в виду, что она не предназначена для тех, кто по какой-либо причине в психоанализе позволяет своей дисциплине использовать некую ложную идентичность - это ошибка привычки, но ее влияние на разум таково, что истинная идентичность может показаться просто одним алиби среди других, своего рода изысканным дублированием, последствия которого не будут утеряны для самых тонких умов.
Поэтому с некоторым любопытством наблюдаешь за зарождением нового направления, касающегося символизации и языка, в Международном журнале психоанализа, когда множество липких пальцев листают страницы Сапира и Йесперсена. Эти упражнения все еще несколько непрактичны, но прежде всего не хватает тона. Определенная "серьезность" при вступлении в область достоверности не может не вызывать улыбку.
И как может современный психоаналитик не понимать, что речь - ключ к этой истине, когда весь его опыт должен найти в одной только речи свой инструмент, свой контекст, свой материал и даже фоновый шум своих неопределенностей.
I Значение письма
Как следует из моего названия, за пределами этой "речи" психоаналитический опыт обнаруживает в бессознательном всю структуру языка. Таким образом, с самого начала я предупреждаю осведомленные умы о том, что представление о том, что бессознательное - это просто место обитания инстинктов, должно быть переосмыслено.
Но как мы должны воспринимать это "письмо"? Очень просто - буквально.
Под "буквой" я подразумеваю ту материальную поддержку, которую конкретный дискурс заимствует у языка.
Это простое определение предполагает, что язык не следует путать с различными психическими и соматическими функциями, которые обслуживают его в говорящем субъекте - прежде всего потому, что язык и его структура существуют до того момента, когда каждый субъект в определенный момент своего психического развития вступает в него.
Итак, отметим, что афазии, хотя и вызванные чисто анатомическими поражениями мозгового аппарата, обеспечивающего ментальный центр для этих функций, в целом распределяют свой дефицит между двумя сторонами означающего эффекта того, что мы называем здесь "буквой" в создании означаемого. Этот момент будет прояснен позже.
Таким образом, и субъект, если он может оказаться рабом языка, тем более является дискурсом во всеобщем движении, в котором его место прописано уже при рождении, хотя бы в силу его собственного имени.
Ссылка на опыт сообщества или на содержание этого дискурса ничего не решает. Ибо этот опыт обретает свое сущностное измерение в традиции, которую этот дискурс сам же и устанавливает. Эта традиция задолго до того, как в нее вписывается драма истории, закладывает элементарные
В результате этнографический дуализм природы и культуры уступает место троичной концепции человеческого состояния - природа, общество и культура, последний термин которой вполне может быть сведен к языку, или тому, что принципиально отличает человеческое общество от природных обществ.
Но я не стану делать из этого различия ни точку, ни отправную точку, оставляя в собственной неясности вопрос о первоначальных отношениях между означающим и трудом. Я довольствуюсь тем, что в качестве небольшого укола в общую функцию праксиса в генезисе истории укажу на то, что то самое общество, которое хотело восстановить в полном политическом праве, наряду с привилегиями производителя, каузальную иерархию отношений между производством и идеологической надстройкой, тем не менее не смогло породить эсперанто, в котором отношения языка к социалистической реальности сделали бы любой литературный формализм радикально невозможным.
Со своей стороны, я буду доверять только тем предположениям, которые уже доказали свою ценность благодаря тому, что благодаря им язык приобрел статус объекта научного исследования.
Ведь именно в силу этого факта лингвистики занимает ключевую позицию в этой области, а реклассификация наук и их перегруппировка вокруг нее, как это обычно бывает, означает революцию в знаниях; только необходимость коммуникации заставила меня поместить ее во главе этого тома под названием "науки о человеке" - несмотря на путаницу, которая таким образом покрывается.
Чтобы точно определить возникновение лингвистической науки, можно сказать, что, как и в случае всех наук в современном понимании, оно содержится в конституирующем моменте алгоритма, который является ее основой. Этот
что читается как: означающее над означаемым, "над" соответствует полосе, разделяющей две ступени.
Этот знак следует приписать Фердинанду де Соссюру, хотя он не встречается именно в такой форме ни в одной из многочисленных схем, которые, тем не менее, выражают его, в печатной версии его лекций 1906-7, 1908-9 и 1910-11 годов, которые благодаря благочестию группы его учеников были опубликованы под названием Cours de linguistique generale, работы, имеющей огромное значение для передачи учения, достойного этого названия, то есть того, с чем можно справиться только в его собственных терминах.
Именно поэтому мы вправе отдать ему должное за формулировку S/s, по которой, несмотря на различия между школами, можно судить о начале современной лингвистики.
Тематика этой науки отныне приостанавливается, по сути, на изначальной позиции означающего и означаемого как различных порядков, изначально разделенных барьером, сопротивляющимся означиванию. Именно это и должно было сделать возможным точное изучение связей, присущих означающему, и степени их функционирования в генезисе означаемого.