Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII века
Шрифт:
Рассчитывая на поддержку Замойского, Острожский предлагал королю принять срочные военные меры против казаков еще до того, как вскроется лед на Днепре. Иначе, писал Острожский, произойдет воровство, которое приведет к тому, что казаки, соединившись, или вторгнутся в Московскую землю, или получат возможность произвести великие беспорядки на Украине. [20]Однако в это самое время в правительственных кругах Речи Посполитой произошел крутой поворот. Немногочисленные, но влиятельные сторонники войны с Россией взяли верх при дворе Сигизмунда III.
Поддержав самозванческую интригу, Сигизмунд III приказал освободить арестованных послов с Дона и доставить их в Краков к Лжедмитрию. [21]
13 (23)
Будучи дальновидным политиком, Замойский подчеркивал, что авантюра не принесет никакой пользы Речи Посполитой: «Самое большее, на что может рассчитывать князек, что тамошние бояре свергнут московского князя (Бориса. — Р.С.)» «Однако, — продолжал гетман, — давно мы имеем о том сведения, что (Борис) одних видных людей приказал казнить, других посадил (в темницу), третьих так обременил, что они ему не могут вредить, а доверенными людьми окружил себя, что Борис хорошо платит двору, при поддержке которого он сел на трон и которому принадлежит „всей земли сила“». Замойский призвал короля трезво рассудить «о земле Московской, ее порядках и мощи ее князя». [23]
Мир был настоятельной необходимостью не только для Русского государства, но и для Польши. Польско-литовские войска вели трудную борьбу со шведами в Ливонии. Канцлер Ян Замойский уже в конце 1602 г. выдвинул проект союза с Россией, скрепленного браком короля с Ксенией Годуновой. Однако Сигизмунд III решительно отклонил предложения канцлера.
Король подозревал, что Москва попытается достать шведскую корону своему ставленнику королевичу Густаву, сыну свергнутого шведского короля Эрика XIV. Подозрения были беспочвенными, поскольку в 1601 г. Густав был сослан из Москвы в Углич и подвергся царской опале.
Следуя личным расчетам Сигизмунд старался убедить сенат и шляхту, будто Россия угрожает Речи Посполитой и ее интересам в Ливонии, что никак не соответствовало действительности. [24]
До поры до времени Сигизмунд III вынужден был считаться с мнением Замойского и других сенаторов, настаивавших на неуклонном соблюдении мирного договора с Россией. Это обстоятельство сказалось на его отношении к самозванцу. В письме к Замойскому от 15 февраля 1604 г. Сигизмунд III выражал тревогу по поводу того, что действия претендента могут привести к войне с Россией: «Дело идет о нарушении союза, о трудностях, которые бы пали на Речь Посполитую». В то же время король, допуская явное противоречие, старался убедить канцлера, что вмешательство в русские дела сулит короне огромные выгоды: «Этот важный случай послужит к добру, славе и увеличению Речи Посполитой, ибо, если бы этот Дмитрий, при нашей помощи, был посажен на царство, много бы выгод произошло из этого обстоятельства: и Швеция в таком случае могла бы быть освобождена и Инфлянты были бы успокоены…» [25]
Выставляя на первый план свою заботу о Речи Посполитой, Сигизмунд III в действительности преследовал свои династические интересы. Он готов был помочь самозванцу, чтобы облегчить себе дело «возвращения» шведского трона.
Самым решительным сторонником немедленной войны с Россией выступил
Как только Отрепьев убедился в том, что Адам Вишневецкий и православная шляхта не смогут помочь ему разжечь войну на русских границах, он связал свою судьбу с теми католическими кругами, которые обещали ему помощь короля и немедленную войну с Россией.
Перед тем как представить королю самозванца, новые покровители Отрепьева организовали инсценировку, в которой принял участие Лев Сапега.
На службе у Сапеги в течение двух лет подвизался некий холоп Петрушка, московский беглец, по происхождению лифляндец, попавший пленником в Москву в детском возрасте. Тайно потворствуя интриге, Сапега объявил, что его слуга, которого теперь стали величать Юрием Петровским, хорошо знал царевича Дмитрия по Угличу. Петрушка-Петровский был спешно отправлен к Вишневецкому, чтобы удостоверить личность претендента. Встреча произошла в Жаложницах, куда самозванца доставил зять Мнишка Константин Вишневецкий. По словам Мнишки, Петровский сразу признал московита за истинного царского сына, указав на знаки, «которые он на его теле видел». [27]
На самом деле встреча в Жаложницах едва не кончилась скандалом. Пан «Петровский» при виде самозванца не нашелся, что сказать. Тогда Отрепьев, спасая дело, громогласно заявил, что узнает бывшего слугу, и с большой уверенностью стал расспрашивать его. Тут холоп также признал «царевича» и указал на его приметы: бородавку около носа и неравную длину рук. [28]Как видно, внешние приметы Отрепьева сообщены были холопу заранее теми, кто подготовил инсценировку.
Встреча в Жаложницах имела место, скорее всего, в конце января либо начале февраля 1604 г. Результаты были тотчас доложены королю. В письме от 14 февраля 1604 г. Сигизмунд известил об этом Замойского, отметив при этом, что «инфлянтец» (Петровский. — Р.С.) прислуживал царевичу Дмитрию и, более того, находился при нем, когда «совершили убийство истинного ли сына, или подложного младенца». [29]
Из Жаложниц князь Константин, не теряя времени, отвез самозванца в Самбор, где проведены были новые «смотрины», о которых Мнишек рассказывал позже следующее: «В Самборе некоторый слуга господина воеводы (Юрия Мнишка. — Р.С.), который под Псковом пойман был и, несколько лет находясь в Москве в неволе, знал его (царевича Дмитрия. — Р.С.) еще в детстве и признал его (самозванца. — Р.С.) за того же». [30]
При Шуйском произошло любопытное объяснение между царскими послами и поляками. Объяснив причины, побудившие короля поверить самозванцу, польские дипломаты писали: «И для таковых всих мер, а не за свидетельством Петровского и двух чернцов (! и хлопца пана воеводиного (Мнишка. — Р.С.), яко есте написали, склонившись веру дать тому» (Дмитрию). [31]Два холопа и двое бродяг монахов — таковы были главные лица, засвидетельствовавшие царское происхождение Отрепьева.