Содержанка
Шрифт:
Чан едва не покачнулся. Его ступни как будто поскользнулись на льду.
— Это не так, товарищ Куань. Я думал, как нам лучше воспользоваться теми возможностями, которые здесь перед нами открываются, и, мне кажется, настало время попросить показать нам что-нибудь другое. Что-то более… необычное.
Он улыбнулся, видя, как подозрение в ее взгляде уступает место возбужденному предвкушению.
— О чем ты говоришь, товарищ Чан?
Он двинулся за остальными участниками делегации, и она пошла рядом. Люди — как рыбы в реке Пейхо, напомнил он себе. Все, что нужно, — это правильно подобрать
— Покажи свою татуировку.
— Там нет ничего интересного, Лида.
— Для меня есть, — решительно произнесла Лида.
Она должна была увидеть, что они с ним сделали, потому что хотела знать. Знать, чем обязана ему. Он сидел на краю ее кровати в расслабленной позе, вытянув ноги и скрестив лодыжки, чистый, похорошевший, в белой рубашке и пахнущий новым незнакомым одеколоном. Теперь он больше походил на того, прежнего Алексея, которого она помнила. Лида была этому рада, но в то же время чувствовала, что с ним все же произошла какая-то перемена. Она ощущала это во взгляде брата, в том, как он держал голову, и не знала, радоваться ей или огорчаться. Он начал расстегивать рубашку. За спиной Лиды молчали Попков и Елена. Она чувствовала их неодобрение так же ясно, как чувствовала бы дыру в ботинке. Пальцы Алексея двигались быстро, и она не замечала в нем никаких признаков стыда, который наверняка он должен был бы испытывать в эту минуту.
— Пожалуйста, — сказал он, сбрасывая с плеч рубашку.
Лида почувствовала отвращение. Татуировка была больше, чем она думала. Изображение храма занимало всю грудь. Было такое впечатление, что это сооружение давит на него, с хрустом ломает ребра. Один изящный купол в виде луковицы упирался в то место, где сходились ключицы.
— Красиво, — произнесла Лида.
За спиной она услышала ворчание, но не обратила на него внимания.
Алексей, подняв бровь, ответил:
— Тут дело не в красоте.
— А в чем?
— В том, что на мне стоит их клеймо. Оно указывает, что я — один из них. На всю жизнь.
— Ох, Алексей, мне жаль тебя.
— Не нужно меня жалеть.
Она улыбнулась.
— Просто теперь ты не сможешь купаться так часто, только и всего.
— А я и так никогда не любил плавать и мерзнуть, — улыбнулся он в ответ, и от этого на глаза ей навернулись слезы.
— И теперь, когда ты стал вором, одним из них, чем они могут помочь?
— Я еще не знаю.
Он накинул рубашку и начал застегивать пуговицы. Не спеша. И в первый раз ей пришло в голову, что для него членство в этом братстве могло значить намного больше, чем ей казалось.
— У меня новый отец, — со спокойным видом произнес он. — Он поможет мне.
От этого неожиданного заявления у Лиды перехватило дыхание. Она закашлялась и посмотрела на свои руки, потому что они, точно ожив, вдруг вцепились друг в друга. Нужно было заговорить о чем- то другом. Немедленно. О чем угодно.
— С тобой хочет встретиться Антонина, — сорвалось у нее с языка.
В ту же секунду голова его дернулась, в зеленых глазах появились огонь и интерес.
— Ты разговаривала с ней?
— Да. Завтра я тебя к ней отведу.
— Спасибо.
Этим все закончилось. Оба они сказали достаточно. Лида подошла к двери и сняла с
— Высыпайся, брат, — негромко промолвила она и вышла на темную лестничную площадку.
Прежде чем она достигла погруженного во мрак двора, с ее аккуратной тенью слилась большая, грозная, превратив ее в двухголовое чудовище, рыщущее в ночи. Это был Лев Попков. Они не разговаривали. Он просто шагал радом с ней, и ей пришлось ускорить шаг, чтобы успеть за ним, когда они вместе растворились в темных московских улицах. Только доведя ее в безопасности до того места, куда она направлялась, он вернулся в теплые объятия Елены и в свою кровать.
Распятие все еще висело на стене, и комната была наполнена тенями, но для Лиды это не имело никакого значения. В эту минуту для нее ничто не имело значения. Чан зажег газовую лампу.
— Чтобы я мог смотреть на тебя, — пояснил он.
Когда она вошла в комнату, он нежно обхватил ее лицо ладонями, ощупывая пальцами кости, как будто они могли рассказать ему о чем- то. Глаза его долго изучали ее, потом он поцеловал ее в лоб и обнял.
И это было именно то мгновение, когда все остальное перестало иметь значение.
Она лежала на его обнаженной груди, расслабленно раскинув руки и ноги, и водила пальцами по его телу. С особенным наслаждением она растирала сияющие капельки пота. В желтом свете казалось, будто его кожа смазана маслом. Каждый раз, когда ее пальцы нащупывали один из ломаных шрамов у него на груди, она поднимала голову и легонько прикасалась к нему губами, чувствуя его соленый вкус. Со старыми шрамами, как, например, на тех местах, где когда- то были мизинцы, она могла смириться — это были всего лишь внешние повреждения. Но что скрывалось под этой красивой кожей? Какие новые раны получил он, пока она была вдали от него? Раны, которые были недоступны взгляду?
Она прижала ухо к его груди, чтобы услышать, что творится у него на душе, но услышала лишь размеренный барабанный бой сердца и негромкое шипение воздуха, входящего и покидающего какие-то тайные полости внутри него. Его рука была скрыта в переплетении ее локонов, скользила в них, пробовала пальцами, зарывалась глубже.
Первая их близость была безудержной, они накинулись друг на друга, как изголодавшиеся животные на еду. На этот раз они позволили себе размеренность, словно им не нужно было думать о том, что в любую секунду их могут разлучить. Тела их начали расслабляться. Появилось доверие. Они легко подстраивались под ритм друг друга, и Лида вновь почувствовала уже знакомое болезненное влечение к нему, от которого ее не могло избавить никакое ощущение его твердости внутри нее, когда он превращался в ее физическую часть.
Она погладила длинную упругую мышцу его бедра и увидела, как он вздрогнул от наслаждения.
— Расскажи, — шепнула она, — что так жжет тебя изнутри.
— Сейчас, когда я рядом с тобой, вся боль прошла.
Он улыбался. Она чувствовала это по его голосу, хоть и не видела его лица.
— Ты хорошо лжешь, любовь моя.
Рукой, все еще погруженной в ее волосы, он чуть-чуть приподнял ее голову, так, чтобы ее подбородок уперся ему в ребра и он мог видеть ее лицо. Черные миндалевидные глаза его улыбались.