Софринский тарантас
Шрифт:
Люди по аллее парка приближались к нему. Чтобы не усложнять для себя ситуацию, он с грустью посмотрел на листья и, перепрыгнув через низенькую ограду парка, стал торопливо спускаться к озеру.
Воздух над озером был прозрачным. И здесь он вдруг забыл о ссоре с ней. Перед глазами была та самая картина, которую он несколько дней назад написал. Небо пристегнуто булавкой к земле, наполненной его знакомыми. А чуть выше булавки, в небо, словно чайка над водой, летит белокурая
— Так можно прослыть знаменитостью, — улыбнулся он и, обхватив руками голову, воскликнул: — Потрясающая, потрясающая картина.
И вновь в его душу ворвался свежий ветер. Он ожил, он задышал смело и легко.
Он не чувствовал себя больше виновным в случившемся.
Перед глазами был его родной мир.
Он шел по берегу озера и махал летающей женщине рукой.
— Я не старомодный испанец, — закричал он восторженно. — Я художник и в этой жизни что-нибудь да значу!
Воздух был влажный, приятный. И ему показалось, что он приподнялся над землей и устремился к летящей белокурой женщине, с улыбкой смотрящей на него.
— Прости, пожалуйста, — прошептал он ей.
Нет, нет, это уже была не его жена. В растерянности он попытался вспомнить, что же это за женщина. И наконец вспомнил, это была Маша, та самая недотрога, с которой он танцевал на выпускном вечере.
— Все пропало, я уезжаю, — сказал он ей тогда.
Она приостановилась в танце. Глаза наполнились безумием. Но все же, справившись с волнением, она с детской веселостью сказала:
— А я, наоборот, остаюсь…
Он, только он, был во всем виноват. Он тогда, кажется, рассеянно улыбнулся, не зная, что ей и сказать. А она вдруг, наоборот, засмеялась.
— Я ждать не могу. Не переживу…
Музыка заиграла сильнее. Кто-то крикнул: «Да здравствует выпускной бал!» Она щелкнула каблучками. И в танце, уже не задумываясь ни о чем, он поспешно прижал ее к себе. Сердце забилось. И он с трепетной нежностью ощутил ее яблочный холодок щеки.
— Что ты делаешь? — уперлась она ему в грудь.
А он уже, никого не стесняясь, поцеловал ее в губы. К его счастью, кто-то в зале выключил свет. Он, удерживая ее, прошептал:
— Да не бойся ты.
— А я и не боюсь, — усмехнулась она и для приличия как бы сердясь добавила: — А сердце у тебя заходилось. Слышишь?..
— Я приеду зимой, — быстрым шепотом произнес он. — Пожалуйста… — и прижал к себе.
— Поздно будет, — засмеялась она.
— Нет, нет, Машенька, ошибаешься, — торопливо начал он. — Я хочу тебе сказать, что я без памяти…
Но она тут же вежливо перебила его:
— А чего тут объяснять. Я ведь ни в чем не виновата… — и спрятала свое лицо на его груди.
А тут, как назло, свет включили. Она, вздрогнув, дико отпрянула от его груди. Стремительно-страшно блеснули ее глаза. Медленный танец кончился. Музыка заиграла неожиданно быстро. Она прикоснулась руками к раскрасневшимся щекам. Затем подняла голову и спросила:
— Значит, не останешься?
Он удивленно на нее
— Ну что же ты молчишь?
Усатый трубач на эстраде, перейдя на низкие тона, возвестил о том, что вновь начинается блюз.
Переведя дыхание, он взял ее за плечи.
— Можно, я провожу тебя?
— Ах да, все понимаю, — вздохнула она.
Он знал ее с детства. Он любил ее. А вот остаться с нею почему-то боялся. Но, даже невзирая на его отказ, она была рада, что он ее провожал. Они шли по мокрому школьному саду, который сказочно плыл в вечернем последождевом тумане. Бал продолжался… А вместе с ними и танец…
Он на всю жизнь запомнил взмах ее тонкой руки и шепот:
— Сними с меня туфли…
Туман был неземным. Он манил в свой сумрак. Холмы за садом были темно-голубыми. Луна еле светила.
А затем она сказала:
— Это, наверное, все пустое… — и, задержав обнаженные руки на его шее, посмотрела в его глаза.
Как хотелось ему сейчас вернуть этот день. Если бы знал он тогда, что у него не сложится жизнь, то он никогда бы не уехал от Машеньки.
Он обещал приехать зимой, но так и не приехал.
— Как жаль… — прошептал он и понял, что весь этот его мечтательный полет к белокурой женщине, похожей на Машеньку, не ко времени.
— Она теперь другая, ведь как-никак прошло двенадцать лет.
Остановившись, он оглянулся. Затем посмотрел на руки, которые были в краске, и улыбнулся.
— И мыла талонного не хватит, чтобы отмыться. Лгун, вот кто я… Она просила обвенчаться, а я… — и, запрокинув голову назад, посмотрел на небо, в котором кружились чайки и игриво переливалась заоблачная высь. Чуть-чуть размытые облака пузырились и с какой-то опаской неслись на север.
— Такие облака булавкой не пристегнешь… — вздохнул он.
Озеро было тихим и спокойным. Водная гладь лишь изредка чуть-чуть подрагивала. Недалеко у берега, рядом с бакеном, стояла лодка, в которой трое рыбаков мирно беседовали.
У горизонта был виден медленно уплывающий пароход. На лодочной станции рядом с одиноким причалом, который был окутан синеватою мглой, играла шаловливая музыка. Трое парней, стоя по колени в воде, выпутывали из сетей мелкую рыбешку и бросали ее на берег, которую мальчик тут же отправлял в ведро.
«В бродяжничество, что ли, вдариться… — подумал он. — Для начала порыбачить, а затем уйти в океан…»
Беспокойная тоска вновь охватила его.
У бакена рыбаки чокнулись и, выпив вино, запели песню.
У причала неожиданно появился нищий в грязных лохмотьях. Он по-хозяйски залез в лодку и начал считать монеты.
Подул легкий ветерок, и все вокруг заколыхалось и заблагоухало. Водная гладь покрылась рябью и засияла, заблестела в какой-то только ей понятной природной истоме. Вслед за этим появился многоликий, шелестящий шум.