Софринский тарантас
Шрифт:
С необыкновенным праздничным настроением они шли в кафе по улице. И, глядя на них, люди удивлялись.
Колька видел, как на них завороженно смотрели прохожие. Многие восхищались Лианой. Многие завидовали ему, что вот, мол, Колька какой боевой, такую стройную деваху отхватил. И если Иоська не разболтал о Лианиной болезни, а Колька просил его об этом, и не один раз, то лучшего счастья для Кольки и не представить.
Взбодренный добрыми взглядами жителей, Колька, чуть приостановившись, заявил Лиане:
— Вначале мы сыграем с тобой свадьбу, а потом распишемся…
— Не рано?.. — в смущении прошептала она.
— Наоборот,
— А как же маменька?..
— А маменьку мы и спрашивать не будем. Я хозяин… А если получится разбивка, уйдем на квартиру.
— А паспорт?.. — все еще не веря Колькиному предложению, в растерянности спросила она: — Боюсь я.
— Ничего страшного… — успокоил ее Колька. — В нашем поссовете и по туфтовой бумажке распишут… Ну а когда у нас появится свидетельство о браке, то и милиция никуда не денется, пропишет… После росписи липовый паспорт уничтожим. В крайнем случае, в паспортном столе скажешь, что, мол, у тебя его никогда и не было, потому что ты на всю жизнь больная… Поняла? — и он крепко обхватил, обнял ее за плечи.
— Поняла… — весело ответила она.
Был полдень. В это время на центральной улице всегда полно народа. И Колька на ходу здоровался со всеми.
Кафе находилось рядом с дорогой. Одноэтажное и длинное здание с массой дополнительных пристроек могло вмещать в себя более ста человек. Это если рассадить их за столики. Но еще ведь был и бар, где можно пить коктейли через трубочки, сидя на приставных стульчиках. В два часа дня в кафе народу намного меньше, чем вечером. Поэтому Колька и выбрал это спокойное время.
— Как свежо здесь!.. — сказала Лиана, одной рукой открывая дверь, а другой прижимая к груди букет цветов.
— А какая здесь музыка!.. — воскликнул Колька. — Музыкальный ящик старый, но свое дело знает.
В кафе было много шоферов. И при виде их небольшое волнение охватило Кольку. Но затем, увидев, как легко и плавно прошла Лиана к свободному столику, он успокоился.
И все бы и дальше было хорошо, если бы вдруг Лиана не увидела за окном подъехавший к кафе новенький «КамАЗ», груженный кирпичом. Как будто ничего особенного не произошло. Худенький, маленький водитель в засаленной кепке выпрыгнул из кабины и, зайдя в кафе, купил бутылку минералки и прямо тут же, у прилавка, жадно, ни на кого не обращая внимания, стал пить.
— Ну и жара… — возвращая пустую бутылку, сказал он бармену и, выйдя из кафе, стукнул два раза по раздувшимся задним баллонам и укатил. Как и в кафе, так и на улице, бегло взглянув в окно зала, он не заметил Лиану. Но даже если бы и заметил, не уделил бы ей особого внимания. Он был намного старше Лианы. Да и была она не одна, а с Колькой. А вот Лиана, увидев шофера, как-то разом напряглась, отложила в сторону цветы и, покраснев, торопливо встала из-за стола.
— Что с тобой?.. — растерянно спросил ее Колька.
Она пристально и с какой-то ненавистью посмотрела в окно. Легковые машины медленно плелись за переполненным кирпичом грузовиком. Пыль ухудшала видимость, и машины тащились по обочине.
— Где ты был?.. — вдруг сердито спросила она.
— Как где?.. — хмыкнул Колька. — Рядом стоял. Ты что, позабыла?.. — и запнулся. Какой-то страшно
— Ркацители или мадеры? — спросил тот.
— Да нет, что-нибудь покрепче.
— Будет сделано… браво произнес он и достал из-под прилавка бутылку водки.
— Я не знаю, как ты, но я пить не буду… — сказала она.
— Почему?.. — удивился он и добавил. — Ведь мы всего-навсего по стаканчику, так сказать, для храбрости…
— Я сказала не буду, значит, не буду… — вдруг со злостью фыркнула она и швырнула цветы на пол. — Мне в этом кафе только бармен и нравится. Он жулик, а я только жуликов и люблю… — Голова ее дернулась, и, засмеявшись, Лиана с прежним болезненным блеском в глазах настороженно спросила его: — Зачем ты привел меня сюда? Зачем?.. И что тебе надо от меня здесь?.. Ты что, захотел проэкспериментировать на людях? Проверить мою психическую конституцию. Так сказать, сексуальную устойчивость и испорченность.
— Как ты можешь так говорить… — вспыхнул он.
— А вот так!.. — крикнула она-вдруг на весь зал. — Я теперь все поняла… Да, да, я униженная, оскорбленная, а ты честный. Имея и сознавая такое свое превосходство надо мной, ты получаешь удовольствие от снисхождения ко мне… И тем самым ты удовлетворяешь свое желание простить и прощать мне все самое гадкое и страшное в моей жизни… Мало того, я хочу сказать сейчас тебе, что я не психбольная и не подброска. Я профессиональная проститутка. Мне вдруг захотелось сыграть роль, и я ее сыграла… Все, что я говорила до этого тебе и твоей матери, была неправда… Кстати, не исключено, что я и сейчас говорю тебе неправду… Ибо и я сама, и моя душа созданы для вранья…
«Раздваивается…» — мелькнула в Колькиной голове мысль. Он попытался взять Лиану за руку и вывести из кафе. Но она вырвала руку:
— Я уже сказала тебе, что мне понравился бармен.
Бармен стоял в десяти метрах от них и улыбался.
— Слушай, парень… — обратилась она вдруг к нему. — Этот алкаш-санитар, — и указала на Кольку, пристает ко мне, и я не могу от него избавиться.
Колькино терпение лопнуло. Достав из кармана четвертак, он кинул его на стол и ушел.
Он шагал по улице и оглядывался, но она не бежала за ним. Она даже не вышла, из кафе. «Вот и женись на такой!.. — ругался он, проклиная себя и весь белый свет. — Думал, баба как баба. А она оказалась… Вытащить хотел, прописать… А что теперь мать скажет? А Иоська… Возьму сейчас и все вещи ее за ворота выкину. Не желаю я больше ее видеть. Не желаю…»
Колька в волнении прошел свою улицу и вскоре оказался на краю поселка, где было очень тихо. Еще не понимая, где находится, он, вдруг страшно побледнев, упал на колени и, упершись руками в землю, пристально посмотрел в траву. Она была черной, грубой, с массой изломов и неровностей.
— Видно было, что она дурит… — прошептал он. — А я все верил. Надеялся, образумится.
Он закрыл глаза, ему так хотелось спрятаться от мыслей, будораживших его. Но они, наоборот, стали еще более ощутимы. Он вдруг понял, что он кем-то строго наказан за свое легкомыслие. И это наказание казалось ему самым чудовищным во всей его прожитой жизни.