Сокол Ясный
Шрифт:
– Иди в дом, – тоже велел дочери воевода.
Но, при своей обычной хмурости, он не выглядел встревоженным. Дымы пожаров над лесом не висели, беженцы в Крас-городок не прибегали с жалобами на неведомого злыдня, поэтому прибытие чужой дружины его скорее удивило, чем напугало.
– Кто это может быть, батюшка?
– Свататься к тебе едут! – пошутил Красовит и втолкнул дочь в избу. – Сиди, а то ослепнут гости от твоей красы.
– А может, и правда свататься! – с шутливой важностью заявила Унелада челядинке, Еленице, когда дверь за ней захлопнулась, отрезав дневной свет и шум суеты.
– Да ты ж просватана! – напомнила Еленица, девица на пару лет ее старше, с тонкой, зато длинной косой цвета светлого меда и веснушками по всему лицу, отчего
– Стало быть, жених за мной прислал.
– Может, и прислал. Самое время: и ты в пору вошла, и Макошины дни почти что на дворе. А уж все думаю: где жених-то наш запропал, что не едет никак?
Ворота городка тем временем закрыли, воевода с дружиной поднялся на забороло – помост, идущий на бревенчатых подпорах с внутренней стороны тына. Чужая дружина была невелика: десятка два кметей, из них некоторые верхом. Облик одного из всадников показался Красовиту знакомым: мужчина в годах, в красной шапке, отороченной куницей и покрытой красным шелком, в ярком синем плаще, тоже шелковом, блестящем на солнце. Экая красота! Этот уж точно не на войну собрался – в таком-то наряде.
– А это не дешнянский ли князь? – в изумлении промолвил рядом Божаня, тоже в это время узнав гостя. – Гляди, воевода.
– Точно, он! – Красовит в изумлении стянул шлем с подшлемником и по привычке запустил руку в густые темные волосы, которые дочь каждое утро тщательно расчесывала резным гребешком и укладывала, а он быстро портил всю ее работу. – Этот-то леший что здесь забыл?
Не сказать, чтобы воевода Красовит любил гостей, особенно незваных.
Снаружи было видно, что забороло полно вооруженных людей, и отряд остановился за перестрел до ворот. Вперед выдвинулись трое: зрелый мужчина верхом и пара пеших отроков. Приблизившись к воротам, мужчина с достоинством кивнул в знак приветствия.
– Боги в дом! – крикнул он, подняв голову. – Дома ли хозяин, воевода Красовит, Секачев сын?
– Вот он я! – отозвался Красовит. – А вы чьи и откуда припожаловали к нам?
– Я – Володигость, Чаегостев сын. Родич князя дешнянского Бранемера. Вон он и сам! – Мужчина показал на всадника позади себя. – Приехал к тебе князь наш с доброй беседой. Примешь ли гостя?
– Если с доброй беседой, отчего не принять? Проси князя Бранемера пожаловать.
Ворота отворились, Володигость вернулся к своему князю, чтобы передать приглашение, и вскоре дешнянская дружина вошла в Крас-городок. Сразу стало тесно, и любопытствующих местных разогнали по избам, чтобы не путались под ногами.
А Унелада, услышав новость, всплеснула руками. Приехавшего в гости князя надо принять как следует, а у нее ничего не готово! Кто же знал!
– Сто лет прожил, а ума не нажил! – бормотала она, мечась по избе, одной рукой отдавая распоряжения челяди, а другой роясь в скрыне в поисках нарядной шушки и подходящих уборов. – Предупредил бы хоть, денька за три гонца прислал! А у меня и пиво не сварено, одна брага стоялая! Мед придется доставать. Хорошо, хлеба хватает. Елька, вели кур резать, свинью колоть, грибы доставай, будем пироги печь! Капусты не забудь, репы, моркови!
– А пока-то что подавать?
– А пока квасу с луком, с грибами и сухарями, будет с них! Каши гороховой! Слава Макоши, масло свежее есть, Точилина большуха вчера прислала, они уже давили. До вечера дотерпят. Сами виноваты – не упредили, а у меня им скатерти-самобранки нету!
Тем не менее, несмотря на всю суету, когда приезжие вымылись в бане и расселись за столы в обчине, здесь уже было на что посмотреть. Всех женщин городка Унелада мгновенно подрядила печь блины – слава Макоши и Велесу, после сбора урожая муки всех видов хватало – жарить кур, варить рыбу утреннего улова, и теперь на длинных столах, покрытых браными скатертями, дымились большие горшки с ухой, миски золотистых блинов, широкие плоские блюда с вареными яйцами, горшочки
Когда наконец князя Бранемера провели в обчину, там его уже ждали. Сам воевода Красовит, одетый в привезенный когда-то сыном степняцкий длинный кафтан из красного шелка, стоял перед почетным столом. Рядом обнаружилась девушка, в которой гости сразу признали хозяйскую дочь. В самом расцвете девичьей красоты Унелада казалась воплощением богини Лели. Румяное лицо с немного вздернутым носом, ясные голубые глаза, мягкие светлые брови, яркие губы, пышная грудь – все это притягивало и не отпускало взгляд, наполняло душу отрадой, будто свежее и пьянящее дыхание цветущего луга ранним летом. Светлые пушистые волосы, заплетенные в косу до пояса, окружали нежное лицо сиянием солнечных лучей. Белая льняная сорочка и белая же шерстяная шушка ее были отделаны полосками алого шелка, на красной ленте очелья блестели серебряные заушницы – тонкой и редкой работы, как делают только на далекой Дунай-реке. На груди пестрели ожерелья в три ряда из разноцветных стеклянных бус, а на правой руке сиял на белом рукаве золотой браслет, при виде которого люди застывали, разинув рот. Этот браслет тоже привез ей брат Радом, и подобного ему не было нигде. Довольно широкий, с девичью ладонь, по краям он имел красивый рубчик, а внутри были вычеканены фигурки козлов с загнутыми рогами и поджатыми копытами – прямо как живые! Между фигурками были вставлены плоские синие и зеленые камни – одни круглые, другие полукруглые, точно ущербный месяц. Говорили, что он тоже греческой работы, и даже сам князь Зимобор признавал, что ничего подобного у него нет. Браслет предназначался Унеладе в приданое, и она надевала его только по самым торжественным случаям. Красовит косился на украшение довольно хмуро – приезд дешнянского князя он таким случаем не считал, но молчал. Свою единственную дочь, которая, по сути, и составляла всю его семью, когда сам воевода находился дома, Красовит слишком любил и баловал.
– Чего вырядилась, будто жених приехал? – шепнул он ей, чтобы никто не слышал. – Этот стар тебе!
– Волосом бел, да крепостью цел! – с озорством шепнула в ответ Унелада. – Да он и не седой вовсе. О Лада, какой красавец! – в непритворном восхищении ахнула она.
Дешнянский князь Бранемер для своих сорока восьми (или около того) лет и правда был весьма хорош собой – высокий, сильный, с молодости прославленный как боец, с ухоженной полуседой бородой, он не облысел с годами и даже сохранил большую часть зубов. Статный, хорошо одетый, в греческом кафтане из зеленого шелка с вытканными золотисто-желтыми птицами, с чеканным суровым лицом и твердым взором, он мог вызвать восхищение не только молодой девушки. С Красовитом они не раз встречались в Смолянске или Оболви, когда-то он наезжал и сюда, но было это много лет назад, когда Унелада была еще девочкой. А сейчас его глаза остановились на ней с изумлением и восхищением: встретив ее блестящий взгляд, он запнулся на ходу, переменился в лице, будто забыл, зачем пришел. Унелада сдержанно улыбнулась и скромно опустила глаза.
– Приветствую тебя в дому моем, князь Бранемер! – Красовит шагнул вперед. – Здоров ли, благополучно ли добрался?
– Будь нашим гостем, князь Бранемер, и да будут благосклонны к тебе боги под нашим кровом! – Унелада тоже сделал пару шагов, держа чашу, где был налит стоялый малиновый мед.
Чаша сама по себе была под стать браслету – широкая, не слишком высокая, на ножке с подставкой, сделанная из позолоченного серебра и украшенная самоцветами в гнездышках из крученой золотой проволоки. С усилием оторвав взгляд от девушки, Бранемер огляделся, будто искал еще кого-то, помедлил, но понял, что раз приветственную чашу ему подносит хозяйская дочь, значит, больше никого тут нет, и с поклоном принял угощение.