Сокол Ясный
Шрифт:
– Легкой дороги! – Она помахала рукой вслед и засмеялась.
Сама не зная почему, этой осенью она испытывала не уныние, как все вокруг, а возрастающую радость. Насыщенный влагой воздух, шелест мокрой листвы под ногами наполнял душу беспричинным восторгом, будто все это обещало ей нечто очень хорошее. Да почему же нет? Близилась Макошина неделя, знаменовавшая конец девичьей жизни ее и сестер: в первую пятницу за ними приедут от Леденичей и увезут, а во вторую, завершающую пятницу, они уже явятся к родичам в гости на «отводы» – замужними молодухами. И никто из заломичских невест не радовался этому так, как Младина. Летние страхи растаяли и казались смешными. Вообразила себя волхвой,
– Ишь, развеселилась! – раздался вдруг рядом голос. – Или клад нашла?
Младина обернулась: от реки приближались четверо. Впереди шла бабка Крючиха, а позади двое ее внуков и еще один довольно молодой мужик, незнакомый, однако, судя по поясу, тоже из Леденичей. Был он невысоким, щуплым, как подросток, с небольшой клочковатой бородкой, и улыбался Младине с самым искренним дружелюбием.
– Ой! – Младина опомнилась и поклонилась. – Здравствуй, бабушка!
Бабка Крючиха пользовалась известностью, пожалуй, переходов за пять во все стороны. Жила она в роду Леденичей, куда лет сорок назад ее взяли замуж от Домобожичей, и славилась тем, что наперечет знала все родственные связи не только своей волости, но, наверное, и нескольких соседних: кто когда кому давал невест, у кого сколько было сыновей и что с ними сталось. К ней обращались, чтобы выяснить, не слишком ли близкое родство для брака между того-то сыном и того-то дочерью, или нет ли в роду предполагаемой будущей родни худой славы, не было ли хворых или скаженных – она все знала, будто сама удельница, мотающая на веретено нити людских судеб. К тому же бабка Крючиха до тонкости знала все обряды: родильные, свадебные, поминальные. Неудивительно, что именно она была первой гостьей и распорядительницей везде, где кто-то появлялся на свет, женился или уходил к дедам. И поэтому же нежданное ее появление означало новости.
Поскольку бабка приехала по реке, двое внуков служили при ней гребцами. Это были женихи-первогодки: Грудень и Вьял, шестнадцатилетние двоюродные братья. Как почти все Леденичи, они были довольно рослыми, но еще по-юношески худощавыми, с угловатыми лицами, очень светлыми прямыми бровями и легким, светлым пушком на щеках. Младина поклонилась будущим мужьям своих сестер, они ответили тем же, ухмыляясь и перемигиваясь. Незнакомый мужик тоже поклонился. Вблизи Младина мельком заметила, что из-под кожуха у него виднеется «печальная» рубаха, с тоненькой полоской «дедов», вышитых черной нитью.
– Здравствуй, здравствуй! – отозвалась Крючиха. – Дома ли ваши большухи?
– Должно, дома.
Неприлично было задавать вопросы, и Младина молчала, пока вела гостей к жилью. Хотя любопытство разбирало: кого это бабка привезла и зачем? Для чего сама явилась, немудрено понять: обсудить с заломичскими большухами еще какие-нибудь тонкости свадебных обрядов или порядок вручение даров. Зачем отроки, тоже понятно – не сама же бабка грести в челне будет. А мужик этот кто? Вид у него был несколько смущенный, но на Младину он поглядывал с гораздо большим вниманием, чем обычно старшие смотрят на девок.
Проводив гостей до порога Леженевой избы, дальше Младина не пошла – не звали. Однако весть о гостях взбудоражила
В сенях бухнула дверь, раздался всхлип; женщины невольно поднялись. Распахнулась внутренняя дверь, в избу почти ввалилась Домашка, и в каком виде! Без платка, в одной шушке, растрепанная и зареванная.
– Ой доля моя, злая недолюшка! – кричала она на ходу. – Лучше б на свет мне не родиться, горемычной! Уж лучше б я березкой белой выросла да сломилася! Лучше б я травушкой-муравушкой выросла да затопталася! Будто рыба я в сеть изловлена! Будто птица-лебедь я в силок попалася!
Опомнившись, все кинулись к ней, обступили, схватили за плечи и руки, стали теребить и расспрашивать.
– Пропал мой жених любезный, сокол ясный! Отдают меня, девушку, за вдовца за старого!
– Как – пропал? – заохали женщины. – Помер, что ли?
Младине вспомнился мужчина, приехавший с Крючихой, точнее, его «печальная» рубаха. И правда, у Леденичей кто-то умер – так неужели Вышезар? При этой мысли оборвалось сердце. Женщины переглядывались, будто пораженные громом.
– Такой молодой, такой красивый парень-то! – заголосили Бебреница и Муравица. – Самый ладный из всех, самый удалый! Вот родителям-то горе! Что же с ним приключилось-то?
– Младинка, сбегай за Крючихой! – велела мать. – Попроси к нам, пусть расскажет!
Конечно, они могли бы потом все узнать и от бабки Лебедицы, но хотелось поскорее.
Младина вышла на двор и увидела, что Крючиха уже сама идет к ним. Вскоре все выяснилось. Вышезар, назначенный Домашке в мужья, вовсе не умер, а сбежал из дома! Причем случилось это уже давно – сразу после Купалы. Но старейшины Леденичей не спешили объявлять эту новость – наверное, надеялись, что парень остынет и вернется.
– Выходило, что для одной вашей белой лебедушки не было у нас ясна сокола, – рассказывала Крючиха, усаженная в Путимовой избе под красный кут. – Уж думали мы, кому-то придется ее второй женой брать, чтобы слова не нарушить. Красеня сам хотел. А что – он мужик еще в силах, а Гнездилица-то старуха уже… Да вот: не было счастья, несчастье помогло. Померла у нас Дреманова баба, Воротилица. А он всего лет пять как женился, детишек трое, старшему вот только по осени волосики было подстригли… Решили, ему возьмем девку, вот оно и ладно будет. Он ведь не старый еще мужик, Дреман-то.
Женщины молча вздыхали, с сочувствием поглядывая на Домашку. Она уже не рыдала и не причитала, но продолжала плакать, кривясь и утираясь рукавом. Оно и понятно: за вдовца выйти – для девушки ни чести, ни счастья; не успев стать женой, она уже станет матерью чужим малым детям.
– А куда же… Вышеня-то делся? – осмелилась спросить Младина. – Искали его?
– Как не искать! – вздохнула Крючиха. – И по лесу искали, и по родне искали, и к Угляне я ходила. Угляна и нашла его след. К «волкам» он ушел.
– Ох ты! – По избе пролетел общий испуганный вздох.
– Да верно ли? – усомнилась Муравица.
– Чего уж вернее: он к самой Угляне заходил дорогу спрашивать! – Крючиха невесело усмехнулась.
– Она и указала?
– А чего ей не указать? Она для того там и сидит, на росстани, чтобы всякому путь казать – на нашем ли свете, на том ли…
Женщина вздыхали, переглядываясь. Почему так вышло, все, в общем понимали. Все знали, как сильно Вышезар любит Веснояру, которая была обещана ему, а убежала с Травенем из Могутичей. С тех пор от Веснавки не доходило никаких вестей. После Купалы все роды засели по своим угодьям, поскольку началась страда: сенокос, потом жатва. Не до разъездов, не до разбора обид.