Сокол Ясный
Шрифт:
– Спасибо, красавица, пусть и тебя благословят боги добрым здоровьем, изобилием в доме, женихом добрым да красивым! – ответил он.
Унелада улыбнулась с лукавым намеком: мол, мне ли счастливой не быть? Мало нашлось бы девушек, так щедро одаренных богами и судьбой.
Почетного гостя усадили по правую руку от хозяина, приехавших с ним – за столами, напротив Красовитовой дружины. Хозяин и гость были один другому под стать: оба зрелые, опытные мужи, величавые, сильные, с сединой в густых бородах, отмеченные шрамами, нарядно одетые в цветное заморское платье, совсем не похожее на повседневную одежду простого люда. Унелада за стол не садилась, а стоя наблюдала за челядью, указывала, где чего подать, добавить, переменить блюдо или миску, сама подливала отцу и гостю браги или меда. Когда она
В ходе беседы скоро выяснилось, что приехал князь Бранемер не ради юной дочери и даже не ради самого воеводы – ему нужна была мать Унелады, волхва Лютава.
– Поспешил ты немного, княже, – говорил ему Красовит. – Жена только месяца через полтора-два из лесу воротится, как снег пойдет и земля замерзнет. На Маренины дни, короче. А до тех пор в лесу она живет и к нам сюда не жалует. Я сам ее с Медвежьего дня не видал.
– Не подумал я об этом, – с недовольным видом отвечал Бранемер. – Вот незадача! До Марениных дней мне ее ждать-то недосуг.
Что за дело у чужого князя к его жене, Красовит не спрашивал. Он никогда не вмешивался к волховские дела Лютавы и старался знать о них как можно меньше. Ему было известно, что Лютава еще до замужества имела какое-то очень близкое отношение к семейным делам Бранемера; однажды обмолвилась, что отец, тогда еще живой, хотел отдать ее Бранемеру в жены, но почему это сватовство расстроилось, Красовит не знал. Уже после того, лет десять назад, дешнянский князь ездил к ее брату, князю Лютомеру, на среднюю Угру и даже отдал ему на воспитание своего единственного сына. В прошлом этих троих имелась некая тайна. Надо думать, и нынешнее дело как-то было со всем этим связано. А видя, какие взгляды Бранемер бросает на Унеладу, Красовит невольно задумался: уж не хочет ли за своего сына сватать ее? Да уж парню двадцать должно быть, если не больше, небось давно женил!
– Так поезжай к ней в лес, – предложил Красовит гостю. – Коли дома ждать ее недосуг. А то оставайся, – добавил он, поскольку при своей внешней угрюмости был человеком не злым и даже добродушным. – На ловы будем ездить…
– Благодарю на добром слове, но долго гостить мне не с руки, – с сожалением ответил Бранемер, еще раз глянув на Унеладу. – А далеко волхва живет?
– За день доберешься. Только всю дружину с собой возьми. Сейчас волчьи дни – со всего свету к ней «отреченные волки» стаями собираются, чтобы она им пасти отворила и добычу назначила. Сам знаешь, им в зубы попадать не след, и не посмотрят, что князь.
– Я бы сама князя до матушки проводила, дорогу указала, – заметила Унелада, подошедшая с кувшином.
– Нет, – отрезал Красовит, еще пока Бранемер не успел ничего ответить. – Я с ума-то не спрыгнул, девку из дому выпускать в волчьи дни, когда эти звери двуногие стадами по лесу бродят.
Унелада обиженно поджала губы, но спорить с отцом не стала и отошла прочь. Бранемер провожал ее глазами.
***
С дороги Бранемер дал дружине отдохнуть два дня, а на третий собрался к Лютаве. В эти три дня Унелада видела его нередко: утром и днем он сидел с ее отцом, а вечером в обчине опять накрывали на столы: окрестные старейшины собирались поприветствовать чужого князя, чтобы заодно выспросить, как поживают в иных землях, чем и почем торгуют, нет ли где большой войны, что с лесом – есть ли свободные земли, хороши ли, кто с кем за них борется. Днем воеводская дочь, как хозяйка, хлопотала об угощении, вечером надзирала за челядью, служившей на пиру. Со знатным гостем она разговаривала мало, но с любопытством прислушивалась к его речам.
– Что ты на него глаза таращишь, будто и прям жених приехал? – Еленица дергала ее за рукав. – Постарее не нашла?
– Да, был бы помоложе хоть годков на десять! – вздыхала
– У него небось дочери постарее тебя!
– Ну и что? – с вызовом отвечала Унелада.
Когда им случалось оказываться рядом, она не раз намеками пыталась выведать, за каким делом дешнянский князь приехал к ее матери, но Бранемер молчал. Чутье подсказывало, что к ней, Унеладе, это дело не имеет отношения: гость смотрел на нее с удовольствием, даже с восхищением, но явно при этом думал о другом, и морщины на его широкий лоб нагоняли совсем иные думы. Однако, если она затевала по вечерам с ним беседу, он охотно откликался, рассказывал о своих родных местах, о предках, о святилище Лады, что стояло над Десной с незапамятных времен и помнило чуть ли не того селезня, что достал со дна моря первый комочек земли.
– А в том святилище и богиня Лада живет зиму, – рассказывал Бранемер. – Уже восьмое колено идет, как род мой на нашем месте сидит, и каждый год девы и жены молодые из моего рода светлой Ладе и дочери ее Леле служат.
– У вятичей тоже такой обычай есть. Я от матушки слышала, что ее матушка, княгиня Семилада, многие годы Велесовой невестой прожила и там же однажды и пропала. Говорят, Велес ее живой в свои поля подземные унес. Матушка моя с ней однажды виделась и перстень Велесов у нее взяла.
– Семилада, бабка твоя, ведь из вятичей была?
– Да, из рода Святомера Старого, с Оки.
Бранемер не ответил, только кивнул. Благодаря своему происхождению, красоте и бойкости Унелада уже пять лет была Лелей здешней волости, возглавляла девичьи игры и весенние обряды, верховодила на зимних посиделках, гаданиях о женихе. Если бы здесь был обычай заточать Лелю в подземелье на то время, когда ее небесная покровительница томится в плену темных зимних туч, то именно Унеладе и досталась бы это почетная, но нелегкая участь. Мысленно Бранемер видел свою юную собеседницу в Ладином подземелье, где пару сотен лет проводили зиму его молодые прабабки, бабки, а потом и сестры.
– Как бы не остался Ладин дом пустым на сей год, – вздохнул он чуть погодя. – Нету ведь у меня больше Лады.
– Как так? – спросил Красовит. – Куда делась?
– Была нашей Ладой Белоденка, дочь меньшого брата моего Витима…
– Не того ли, что на радимичей ходил да не воротился?
– Того самого. Да летом померла она родинами. А другой жены молодой или девы нашего рода нет у нас пригодной. Чаял я, что…
Бранемер вдруг запнулся, будто передумал о чем-то упоминал, и упорно молчал под вопросительными взглядами.
– Вот, такое дело… надо мне матушку вашу повидать, – неловко закончил он чуть позже. – Она бы, может, моему горю пособила.
Унелада отвела глаза. Чем ее мать может пособить такому горю? Едва ли князь хочет, чтобы жрица Марены оживила его племянницу, умершую и преданную огню еще летом. Может, хочет спросить, где взять другую Ладу для своего племени? Но это только он сам да его сродники и могут знать, ведь нужна женщина из рода Витимеровичей. Здесь таких нет, да и откуда быть?
Но если бы дело как-то зависело от нее, Унелада постаралась бы помочь изо всех сил. Хоть и годясь ей в отцы, Бранемер казался ей так красив и статен, что при взгляде на него сердце замирало; но было еще что-то, греющее душу, сочувствие к его бедам и желание, чтобы все у него было хорошо. Он ни на что не жаловался, старался держаться бодро и весело, но в душе Унелады крепло желание сделать для него что-нибудь доброе, позаботиться о нем. Будучи дочерью своей матери и внучкой своих бабок, она и без воды видела, что на душе у него камень, и не первый год лежит он там. Еще и поэтому Унелада очень хотела проводить его к Лютаве, чтобы, при надобности, попросить за него. Но Красовит, когда она снова об этом заикнулась, отказал наотрез и положил конец разговорам. Отец был упрям, как гора каменная: сказал нет, значит, нет. Хотя какая же опасность ей могла грозить с дружиной Бранемера, пусть бы весь лес был полон «отреченных волков»? Да и волки эти должны быть совсем сумасшедшими, чтобы даже подумать дурное о родной сестре Радомера красгородского. Был бы Радомер дома – он бы проводил, с ним отец отпустил бы!