Сократ сибирских Афин
Шрифт:
— А знаешь ты, что для посева надо предварительно вскопать огород?
— Знаю, — ответил я опрометчиво.
— Что, если бы начать копать землю зимой?
— Нет, Сократ, пришлось бы сначала долго разгребать сугробы снега.
— Ну, а летом как, по-твоему?
— Тверда будет земля, — ответил я, — лопату можно сломать.
— Должно быть, весной надо начинать работу?
— Как
— Тогда уж, не осенью ли?
— А осенью дожди, да дожди. Грязь, холод, Ты ведь знаешь, какая у нас слякотная и промозглая в Сибирской Элладе осень?
— Выходит, по-твоему, что ее вовсе и не надо вскапывать.
— Выходит, что так, Сократ, — с удивлением согласился я.
— Думаю, что еще ты знаешь, что для того, чтобы огород был хорош, надо очистить его от сорных трав и как можно сильнее высушить их на солнце.
— Похоже на это, — неуверенно согласился я.
— А как ты думаешь, — спросил Сократ, — можно ли что сделать лучше, чем если летом возможно чаще переворачивать землю?
— Вполне знаю, — ответил я, — что сорные травы будут оставаться на поверхности и сохнуть от жары, а земля будет лучше всего высушиваться солнцем тогда, если ее среди лета копать лопатой.
— А ведь мы только что говорили, что, копая летом сухую землю лопатой, можно и сломать ее напрочь…
— Верно, — растерялся я.
— Так что же? — спросил Сократ.
— Уж не отказаться ли нам вообще от борьбы с сорняками? — ужаснулся я.
— Нет, — рассмеялся Сократ. — С сорняками бороться надо, глобальный человек. Припомни еще какой-нибудь метод.
— Химией?
— Зачем же заражать плодородную почву?
— Тогда не знаю, Сократ, хоть убей!
Мне и в самом деле ничего больше в голову не приходило, как ни напрягал я свою мыслительную способность. А тут еще чирей на заднице раззуделся сверх всякой меры. Подживал, что ли? И чесать его было неудобно, хотя кроме нас двоих на насыпи уже никого не было, и не чесать, — сил нет. Вот я и делал странные движения рукой, то отводя ее назад, то выбрасывая вперед, словно что-то высыпал из ладони.
— Кажется, — сказал Сократ, — ты уже тренируешься в разбрасывании семян, глобальный человек?
— Ага, — обрадовался я. Не признаваться же мне было в том, что я совсем зачиврел.
— Тогда давай рассмотрим и этот вопрос всесторонне. А то я уж, было, подумал, не чирей ли у тебя вскочил на заднице… Что семена надо бросать рукой, я вижу, ты знаешь.
— Да, видел, — согласился я.
— Но бросать, — сказал он, — одни умеют ровно, а другие нет.
— Значит, — воодушевился я и сходу развил его мысль, —
— Правильно, — одобрил Сократ. — Хотя, может быть, вовсе и не рассудку…
Но я его уже не слушал. Я понял, что все, о чем он говорил, мне известно.
— Сократ, — сказал я, — мне вот пришло в голову, почему это, когда ты раньше предложил мне общий вопрос, умею ли я сажать, я дал ответ отрицательный. Мне казалось, что я не мог бы ничего сказать о способе посадки. Но, когда ты стал предлагать мне вопросы по отдельным пунктам, я даю тебе ответы, совпадающие с мнением, которого держишься ты, великий специалист по части земледелия. Неужели вопросы и в самом деле служат одним из методов обучения?
— Если вопросы правильные, — успел вставить Сократ.
— Только теперь я понял, как ты мне предлагал вопросы по отдельным пунктам. Ты ведешь меня через факты, мне известные, указываешь на сходство с ними тех, которые я считал неизвестными, и через это заставляешь меня верить, будто я их знаю.
— Глобальный ты человек! — воскликнул Сократ. — Неужели, если бы я спросил тебя о монете, имеющей хождение в Безвременьи, настоящая она или нет, я мог бы заставить тебя поверить, что ты умеешь отличать настоящие деньги от поддельных? Или, спрашивая об игре на флейте, убедил бы тебя, что ты умеешь играть, или о живописи и обо всех подобных искусствах?
— Может быть, — ответил я, — раз ты заставил меня верить, будто я умею обрабатывать землю, хотя я знаю, что никто никогда не учил меня этому делу. Копать картошку — это, действительно, каждую осень гоняют. Но я-то имею в виду земледелие вообще!
— Нет, глобальный человек, — сказал Сократ, — это невозможно.
— Как же так! Ведь ты все время утверждал противоположное.
— Да. Так, — спокойно согласился Сократ
— А почему?
— Не знаю, — пожал он плечами. — Однако мы уже на подходе к огороду.
Мы скатились с насыпи на гравийную дорогу, представляющую собой из-за бугров и колдобин некое подобие синусоиды. Тут нам встретился исторический и диалектический материалист Межеумович, изнывающий под грузом котомок и необходимейших знаний. Он-то, конечно, шел по дороге, потому что по насыпи положено бегать только электричкам и поездам, перевозящим народно-хозяйственные грузы, да иногда еще — фирменным.
Мы уже шли мимо огородов, и я начал мысленно давать сравнительную характеристику плодородию их почв. Судя по всему, в плодородии здесь была сплошная чересполосица. Вот грядки земляники, а на них ягоды величиной с кулак, а вот — тоже грядки, и на них ягодки с детский кукиш. Тут крапива и чертополох, а там уже цветет рядами картофель. Этот огород с чистыми тропинками, а тот непроходим. Тут зады, словно бомбарды, установленные под шестьдесят градусов, всматриваются в зенит, а здесь голые грудки и лобок, подставленные солнцу. И хозяева все разные. Этот курит, тот что-то жует, а эти, похоже, зачинают себе подобных, будущих помощников и огородников, наверное.