Сократ

Томан Йозеф

Да, зрелище поразительное, когда из Пирейской гавани выходит в море афинский флот. Сотни великолепных триер, их паруса раздуты скорее гордыней, чем ветром. А нам-то это к чему? К тому разве, чтоб нас же пригибали к земле страхом или жестоко карали за попытки отложиться от властительных Афин! Мы хорошо помним, что сделал Перикл со взбунтовавшимся Самосом...

И от того, что Афины стали Элладой в Элладе, нам-то какой прок? Только гуще сделалась тень, в которой нас заставляют прозябать, в то время как Афины расцветают на солнце!

Такие мысли хранили союзники Афин, и такие вели они речи.

И

никому из них не приходило в голову, что одними деньгами такой красоты не создашь: что для этого нужен дух человека, разум человека и страстная любовь к Афинам. А то, что всякого хоть мало-мальски умелого человека тянуло в Афины из союзных полисов, тоже мало радовало их.

Невозможно было остановить это движение. От одной победы над материей к другой, от одного нового здания, статуи, росписи к другим... Этот поток захлестнул Афины. Одна работа порождала следующую, всякая новостройка уже сама по себе требовала новых. Нельзя, чтоб вокруг Парфенона зияли развалины - шедевры архитектуры на Акрополе взывали к продолжению.

Украшались уже и другие города Аттики - и зависть, и ревность прочих полисов, членов Афинского морского союза, нарастали, подобно потоку, который невозможно остановить.

Периклу подваливало к семидесяти; он уже плохо видел, что делается вокруг, плохо слышал, что говорится. Терял гибкость. И не понял вовремя, что этот поток тащит за собой и его, что для Афин и Аттики он забирает из союзной кассы все больше и больше денег, чем следовало бы главе морского союза.

Недовольство и мятежи, вспыхивавшие тут и там, Перикл подавлял силой. Торговля процветала, бороздил море гордый флот. Афины украшались - чего же ему беспокоиться? Не достаточно ли сделал он за свою жизнь? Разве не стали Афины самой грозной силой? Периклу ли бояться ропота союзников?

Распря между аристократической Спартой и афинской демократией тянется годы. Перикл привык к ней. Привык тем легче, что при народовластии Афины расцветали непрерывно, в то время как Спарта отставала во всем, кроме суровой, жестокой системы воспитания, делавшей спартанцев воинами от младых ногтей.

Но пусть попробуют сунуться! Наш флот ворвется в их порты, Хлынут с кораблей наши гоплиты...

Мечты Перикла претворялись в действительность, а действительность рождала в нем новые мечты, уносившие его все выше и выше.

Враги Афин, враги Перикла, враги демократии и ее успехов почуяли, что настал удобный момент нанести удар, - и нанесли.

Зачем сразу война? Война не уйдет. Сначала - расшатать изнутри!

Спартанские аристократы укрепляли связи с аристократами и олигархами во всем Афинском морском союзе. Подстрекали членов союза требовать самоопределения. Им-де выгоднее не подчиняться Афинам, а поставить во главе своих полисов собственную аристократию...

И в самих Афинах спартанцы нашли союзников из числа олигархов и их приспешников. Поколебали даже часть экклесии. Но, поскольку еще нельзя было направить удар непосредственно на Перикла, а тем более на самое демократию, они через обманутую экклесию ударили по ближним Перикла.

Он стареет, слабеет. Лишится советчиков, близких - легче будет одолеть и его самого. Так рассуждали недруги и - начали действовать.

Аспасию обвинили в сводничестве и безбожии. Фидия - в

краже золота, выданного ему для работ. Анаксагора - в том, что он в своей книге отрицает существование богов, сея неверие по всем Афинам, по всей Аттике, по всей Элладе.

Удар за ударом.

Тяжелее всего тот, что обрушился на Анаксагора; остальные обвинения строились только на слухах, на показаниях сикофантов и подкупленных лжесвидетелей, а тут - осязаемое доказательство: сама книга.

Была ночь. Сильно застучали в калитку. Сократ выбежал из дома, вскочил на камень, заглянул через ограду: там стоит раб Перикла, хорошо знакомый Сократу. Раб шепотом сказал:

– Приготовься к дальней дороге и сейчас же беги к Периклу!

Перикл уже ждал. Он отвел Сократа в комнату Анаксагора. Тот сидел, закутавшись в длинный дорожный плащ; с ним была Аспасия. Светильник лил тусклый, мерцающий свет. За спиной философа стоял Алкивиад. Перикл, задыхаясь, сказал:

– Сегодня нашего дорогого Анаксагора обвинили в преступном неверии. Сколько слов и слез стоило мне отстоять Аспасию, но на сей раз тщетны были мои речи. Завтра Анаксагор должен предстать перед судом гелиэи... Он должен немедленно бежать. Хочу попросить тебя...

Сократ не дал ему договорить:

– Я провожу Анаксагора до корабля!

– Благодарю. С вами пойдет Алкивиад.

– Хорошо. В путь!

Попрощались. Посадили Анаксагора на осла, раб взял осла под уздцы. Алкивиад зажег факел. Пошли.

Важно было выбраться из города. В воротах их остановил страж, из караулки вышли еще двое. Алкивиад заявил, что везет в деревню больного деда. В Афинах ему плохо. Сократ сказал, что сопровождает их для безопасности. Алкивиад передал стражам закупоренную - и очень дорогую - амфору с вином. Те повеселели, но один из них все старался разглядеть Анаксагора, сидевшего на ящике с несколькими свитками, прикрытом попоной. Найдут эти свитки - станет ясно, кто едет, и в руки стражей попадет доказательство бегства Анаксагора, а следовательно, и его вины. Сократ поставил на карту свою популярность и любовь народа: он вышел под свет факела.

– Клянусь псом, афинские воины! Разве вы меня не знаете?

– Сократ!
– воскликнул старший из стражей.
– Проезжайте, почтенные!

– А как хлебнете этого чудесного хиосского за наше здоровьице, подхватил Алкивиад, прибегнув к просторечию, - пожелайте дедушке, чтоб хорошо доехал! Такой он у нас славный, набожный старичок... Вот вернется в свое именьице - целого вола принесет за вас в жертву всем двенадцати главным богам!

И он прошел через Диохаровы ворота своим изящным, танцующим шагом. Пропустив их, стражи принялись за несмешанное хиосское, и их радостные крики долго провожали путников в темноте.

В Брауроне Анаксагора с его свитками посадили в челн, а затем и на корабль, готовый отплыть, и долго смотрели ему вслед, пока судно не растаяло в утреннем тумане.

Недолго прожил после этого Анаксагор - скончался в Лампсаке. На его могиле положили плиту с надписью: "Здесь покоится великий Анаксагор, чей дух возносился к высшим истинам".

А Сократ с Алкивиадом вернулись в Афины, из осторожности через другие Сунийские - ворота. В городе царило шумное оживление. Люди сбегались к агоре.