Сократ
Шрифт:
Анит сбросил плащ; под ним оказалась груботканая рубашка, какие носят рабы. Не обращая внимания на всеобщее изумление, он разулся.
– К чему без нужды нежить себя, прикладывая к собственной подошве еще другую?
– заметил он.
Мелет смотрел на него пытливо. Грубая рубашка? Босые ноги? Что это причуды богача?
Хозяйка дома предложила гостям редкостные лакомства.
Анит, развалясь в кресле и вытянув босые ноги, проворчал:
– Черепаховый суп? Нет, нет! И барашка, жаренного в вине, не надо. Сельдь с каперсами? Телятина под пряным соусом? Яйца с икрой по-скифски? Видеть не желаю!
–
– осведомился Мелет, который уже прямо трясся, вожделея ко всему названному.
– Напротив. Я голоден. И аппетит у меня что надо. Поэтому, - Анит обратился к Демонассе, - козьего сыру на всех с ячменными лепешками!
– Что ты мелешь?
– поразился поэт.
– Не спеши, дорогой гость, - сказала Демонасса.
– У меня есть еще паштет из печени с трюфелями и миндалем, сильно сдобренный пряностями...
– Нет, нет, не надо ничего возбуждающего!
– упорствовал Анит.
Мелета охватил гнев. Видали, каков барчук? Угощает, не спросив желания гостя! И он строптиво произнес:
– Тогда уж лучше ничего не есть...
– Значит, это ты объелся и испортил желудок, если тебе надо возбуждать аппетит и поглощать то, что вредит телу и духу. Будь добра, милая Демонасса, вели принести то, что я заказал: козий сыр с лепешками.
Девицы влюбленно улыбались Аниту, хотя в их улыбках читалась некоторая горечь: что это с ним такое? Кончились папочкины драхмы?
Принесли заказанное - ко всеобщему неудовольствию. Все нехотя отщипывали кусочки лепешек, сыру, долго пережевывали - в глотку не лезет, когда из кухни доносятся чудесные запахи жаркого и пряных подливок. А Анит причмокивал с удовлетворенным видом, хвалил и сыр, и лепешки: как вкусно, какая здоровая пища, как легко спится после нее...
Почему он так с нами обходится?
– думала Неэра. И какие злые у него нынче глаза... Невесело будет любиться с ним сегодня, а придется изображать страсть - не то замучит он меня...
– Что же ты сегодня так скромно, дорогой? С какой стати лишаешь себя наслаждения?
– спросила Анита Демонасса.
– Ошибаешься, милая госпожа. Я ем с огромным удовольствием. Теперь, будь добра, угости нас еще родниковой водичкой.
Мелет в ярости стукнул кулаком по столу:
– Ты забыл, где мы находимся! Вина! Как всегда - хиосского!
– Ах, Мелет, в какой грех ты впадаешь! В какую пропасть катишься! Сначала острые блюда, теперь тяжелое вино - а там, глядишь, захочешь обнять голую женщину?
На него смотрели, словно он и впрямь лишился рассудка. А он упрямо продолжал:
– Вспомни о волшебнице Кирке, которая опоила спутников Одиссея волшебным зельем - а чем было это зелье, как не тяжелым вином?
– и угостила пряными блюдами, чтоб превратить в свиней!
Демонасса поднялась с оскорбленным видом:
– Стало быть, это я - Кирка?
Она подала знак девушкам, те тоже встали. В свете ламп обрисовались под прозрачными тканями их прелестные формы.
Мелет не в силах был долее сдерживать нетерпеливое желание есть, пить и любить. Схватив Демонассу за руку, он воскликнул:
– Прекрасная госпожа, будь нашей волшебницей Киркой! Напои нас допьяна! Накорми! Дай нам самых красивых девушек твоего дворца! Если уж мой благодетель и друг отрекается сегодня от наслаждений, то я доставлю их вам! Видишь, Кирка, эту золотую пряжку?
– Он усадил девушек, не преминув при этом ощупать их.
– Что скажите, соблазнительные свинки? Отведаете со мной пряного паштета, жареного ягненка, фаршированных вальдшнепов и хиосского вина?
– Мелет захрюкал.
– Что вы выбираете - сладкую жизнь свинушек или горькую человеконенавистников?
Девицы приняли игру, завизжали поросятами:
– Сладкую, слааааденькую!..
– Слышишь?
– повернулся Мелет к Аниту.
– Отказываться от того, что дарят человеку богиня Деметра и бог Дионис, может только святотатец и дурак!
– А кроме - никто?
– громко, чужим голосом спросил Анит.
Он встал, прошелся раскачивающейся утиной походкой, шлепая босыми ступнями по мозаичному полу. Никто ему не ответил, тогда он проговорил:
– Известно ли вам, дорогие мои, что и в доме Афродиты следует соблюдать умеренность?
– Сократ!
– вскричал Мелет, и все захлопали в ладоши.
– Ну и комедиант наш Анит, здорово это у него вышло - притащить в дом радости Сократа с его умеренностью!
Мелет захохотал и, обхватив золотоволосую Харину, начал целовать ее.
– Несчастный!
– возопил Анит, все еще в роли Сократа.
– Что ты делаешь? Ты пьешь яд с ее губ!
– Клянусь Гераклом, о Сократ, ты приписываешь поцелуям слишком грозную власть!
– возразил Мелет.
– А ты не знаешь, что существуют ядовитые пауки, размером меньше полуобола, но стоит им впиться в кожу человека, и они способны уморить его болью и лишить рассудка? Не знаешь, что животное, именуемое женщиной, страшнее ядовитых пауков, ибо прикосновение ее губ ввергает в безумие? Беги, спасайся от нее, пока не поздно, как это делаю я!
И Анит с упрямым выражением стал вырывать Харину из рук Мелета, крича:
– Нечего тут развратничать! Какое беспутство! Всех девок вон!
Демонасса проговорила сухим тоном, не допускающим возражений:
– Ты извинишь меня, любезный Анит, если я закончу нашу сегодняшнюю встречу иным образом. Харина! Подай господам хламиды и проводи их к воротам!
Анит расхохотался уже своим обычным смехом:
– Милая моя Демонасса, значит, мне и тебя удалось обмануть! И вы все поверили, - он обернулся к остальным, - что Сократ, стараясь изменять людей, превратил даже меня в добродетельного юношу?
– Он стал расхаживать по комнате, выкрикивая: - Поверили, стало быть, что я откажусь от наслаждений, от всех приятностей жизни и стану ходить как оборванец?! Что Сократ превратил меня в такого же хилого сухаря, как Антисфен? Или как Платон, который, хоть и молод, держит себя стариком? Может, вы вообразили, что если Симон сидит на заднице и шьет сандалии, то и я стану скрести вонючие шкуры в заведении моего отца?
– Анит сбросил грубую рубашку, под которой оказался розовый хитон, раскинул руки, словно желая обнять всех. Он и жест-то этот перенял от отца.
– Не бойтесь, голубчики мои! Я Сократу не удался! Я- из числа Сократовых неудач. Хо-хо, на моем примере вы видите, что Сократ развращает молодежь! Этот старый брюзга до того надоел мне своей арете, что я страстно захотел прямо противоположного!