Сокровища на земле
Шрифт:
– Он такой огромный, - сказала Вера Игнатьевна.
– Давайте я его сейчас отсюда налажу, - предложил художник, - толкану, он и покатится. Минута.
Вера Игнатьевна посмотрела на него, подняв маленькое личико. Она уже почти ничего не видела без очков. Жалость сжала сердце Петра Николаевича, такой одинокой, всеми забытой и беспомощной была эта старая женщина; такой никому не нужной.
Другая бы давно взяла и выкинула это дьявольское порождение мрачной фантазии восемнадцатого века. Мрачной? Но восемнадцатый век не был мрачным. А кто сказал, что это восемнадцатый? Задав
Да, конечно, это никакой не восемнадцатый, а девятнадцатый, последняя его треть, вот тогда создавали подобные вещи.
– Обещаю вам, миленькая Вера Игнатьевна, голубушка, - ласково сказал он, - на той неделе его у вас не будет. Мы что-нибудь придумаем, да, Арсений?
– Конечно, - ответил художник, сдержанный, благовоспитанный молодой человек, как будто его подменили.
– Как прикажете. Хоть сейчас.
– Начинайте его освобождать.
– Ой, ой, - тоненько сказала Вера Игнатьевна и рассмеялась.
Все-таки поразительно, как рождаются и живут такие незащищенные.
– А ваша подруга, - напомнил он, - чего она от вас хочет?
– Ничего. Странный вопрос. Я же вам сказала. Ей у меня нравится. Она меня в мамы берет.
– Лариса ее зовут?
– Вы знакомы?
– удивилась Вера Игнатьевна.
– Как видите.
– Что за тон! Объясните, голубчик, чем она вам не угодила? Можно подумать, что вы были в нее влюблены.
– Она дурная женщина.
– Я уже в том возрасте, когда мне не опасны дурные женщины и дурные мужчины.
"Ну, как ей втолкуешь", - думал Петр Николаевич.
– Конфеты мне больше не носите. Лариса тоже пусть не носит. Я дама вполне обеспеченная. Живу неплохо.
Когда они уходили, Вера Игнатьевна опять забралась на свое место, высокая спинка и боковины кресла закрыли ее от письменного стола, от проблем пыли и кислорода, уборки-разборки, рваных парчовых тряпочек и засохших белых бомбочек зефира, конфет, которые она любила, но не ела. Они у нее всюду лежали.
"На свете много одиноких старушек, - думал Петр Николаевич, - и все те же у них болезни и воспоминания. И нету дочки или внучки с косичками, единственного, что им нужно... А Митя ничего этого уже не видит и не знает, в этом тоже свое преимущество... А в рассказе о нем это должно быть. В эпилоге. Недаром никто не любит эпилогов".
А его сын шагал рядом молча.
– Вы себя хорошо вели, - похвалил Петр Николаевич.
– Никак я себя не вел, - ответил сын.
– И давайте договоримся, такой я и сякой, но старушек я не граблю и не убиваю.
"Если его изобразить графически, то белого в нем больше, чем черного", - подумал Петр Николаевич.
– А старинные вещи я все равно люблю и любить буду, - сказал художник, - вот как хотите. У старушки там тоже кой-чего есть очень даже невредного.
Иногда ей казалось, что все не так уж плохо, не безнадежно. Вот в такой день, когда муж сидел за обеденным столом и делал эскизы к книжке,
Книжка была сборником сказок, жанр им уважаемый. Автор - народ.
– Нет, ты только послушай!
– восклицал он и читал вслух, невнятно и восхищенно.
– "Нахмурив брови, следил за всадниками Черный король. Следил и радовался: впереди всех скакал наследник Зеленого короля, а Трандафир был последним. Сорина закрыла лицо руками. Она видела, что всадник в сермяге изо всех сил подгоняет своего маленького конька, но конек с каждым шагом отстает все больше и больше. И вдруг..." Трандафир, вот имечко, выговорить невозможно. Иван, Иванушка, Бова - то ли дело!
– Будет в следующий раз Бова. Обещали же, если эта пойдет хорошо. Будет.
– Я тебя умоляю, не разговаривай со мной как с полным идиотом, а из себя не строй святую, договорились?
Катя ответила:
– Ты прав, Трандафир выговаривается тяжело, но слово красивое и вполне славянского звучания.
Он засмеялся.
– Вполне басурманского.
Не бежал в неизвестном направлении, забыв позавтракать, не прятался на двенадцатом этаже, как в блиндаже, а сидел тут и работал.
– "Когда состязание окончилось, юноша подскакал к королевскому трону и смело сказал: "Ваше величество! Вы видели, что я выдержал, все три испытания. Исполните ваше обещание, отдайте мне в жены прекрасную королевну!" - "Прочь с глаз моих!
– закричал король.
– Не отдам королевну за нищего!" Ничего, а? Как ты считаешь, король не прав? Конечно, не прав, вот ты же, например, вышла замуж за меня.
"Значит, я сама виновата, я делала какие-то жуткие ошибки, - ругала она себя.
– Хоть бы понять какие, чтобы не повторять. Плюс понять его психологию, разгадать код, и тогда можно будет всегда знать, что ответить. Сто из ста".
– Знаешь, а я опять голодный, - ласково сообщил художник.
Сидя дома, он готов был все время жевать. Ей, впрочем, это нравилось. Муж просит есть, в этом было что-то правильное.
– То ли ты так вкусно готовишь, что мне все время охота есть, то ли, наоборот, недокармливаешь, не пойму.
Он в третий раз поел супу.
– Ну слушай дальше, очень хорошо. "Королевна сказала отцу: "Ты опять не прав!" Видишь, то же самое сказала, что я говорю. Не прав король, не смыслит ни черта, старая перечница. Чего ты смеешься?
– Смешно.
– А в самом деле, чего он путает? "И тогда королевна вскочила в седло рядом с Транда... Тран..." В общем, с этим самым типчиком и так далее... Неплохо!
– Конечно. Сказка есть сказка, спокойно можешь считать этого Трандафира Иванушкой.
– Не болтай, кто это мне разрешит. Национальный колорит нужен, и я его им предоставлю. У Петра Николаевича в библиотеке этого колорита навалом, он, пожалуйста, мне даст, вы с ним сговорились за моей спиной, разработали план спасения заблудшей овцы. А то, что ты советуешь, так это ты, матушка, толкаешь меня на халтуру.