Сокровища Валькирии. Звездные раны
Шрифт:
— Вы больной человек… Понимаете, что вы — больной человек?
— Возможно, — согласился Опарин. — Есть элемент навязчивой идеи… Почему же те, кто считает себя здоровым и выглядит здоровым, ничего не делают?
— Никогда не задавайте мне риторических вопросов, — обрезал академик. — Что вы от меня хотите?
— Указать место, где произошел человек, где пробудился его современный разум.
— Зачем это вам?
— Хочу собрать всех несчастных, обездоленных, страдающих, всех обиженных и невинно наказанных, чтоб поселить в Беловодье.
— Абсурд! Этого невозможно сделать! Никогда!
— Все лишь
— Подобные опыты были, — тяжко вздохнул академик, уклоняясь от блестящего взора. — Двести лет назад такие же романтики бросились за океан, в Америку. Но за ними ринулись полчища летариев… — преступников, человеческого отребья, и Новый Свет превратился в мусорную свалку. Полюбуйтесь теперь на страну счастья, подумайте, на чем она стоит… И так было всякий раз, как только открывали на земле неизвестный материк или остров.
— Как странно! — очарованно произнес Опарин. — Никогда не рассматривал Америку как Беловодье…
— А ее и нельзя так рассматривать. Искали-то Индию, а открыли… еще одну землю обетованную для рабов и сброда. Европа очистилась от грязи, и до середины прошлого века был относительный покой. Нет худа без добра…
— Нет — вы знаете… Я же чувствую!.. Знаете и не хотите сказать. Она же существует, родина человечества?
— Вероятно, где-то существует. Иначе бы люди не искали.
— Но где? Где родился человек?
— Говорят, в Африке, — попытался уклониться Насадный. — От обезьяны, в процессе эволюции. Почитайте Дарвина, и все станет понятно.
— Думаете, не читал?.. Вы же сами не верите в это!
Его больной взор сиял, дыхание стало отрывистым и поверхностным.
— О каком человеке вы говорите? — мрачно спросил академик.
— Знаю, вы работали на Таймыре! И открыли метеоритный кратер… Даже построили там город будущего!
— Сейчас это мертвый город… Вам ни о чем это не говорит?
— Признайтесь, Беловодье — это и есть ваш метеоритный кратер?
— Блаженны верующие…
— Хорошо, не говорите! — замахал руками Опарин. — Вижу, не можете открыть мне тайны. Но я все понял
— Беловодье — райский сад! Какой к черту сад в Арктике? Вы соображаете? — теперь уже возмутился Насадный. — Земля Санникова — мечта, и не более. Только мечта о Беловодье! Миф!
Опарин улавливал недосказанность, полагал, что академик повязан какой-то клятвой и потому молчит. В общем-то, и правильно делает, поскольку приобщенный к существу вопроса человек и так все поймет.
— Я заселю этот город! — пообещал он. — Продолжу ваше дело. И если есть желание, приезжайте. Там вы будете счастливы.
— Безумец! Ваша община, ваше Беловодье немедленно окажется под властью дарвинов! И вы тоже…
— Под властью кого? — переспросил Опарин.
— Людей, которые живут на свете всего один раз, — поняв, что затронул ненужную тему, уклонился собеседник.
Однако от проницательного журналистского ума уклониться было невозможно. Он нащупал жилу, ключ к разгадке знаний академика.
— Кто такие дарвины? Последователи известной теории?
— В какой-то степени, да…
— А если быть точнее?
— Вы что, следователь?
— Нет, я журналист!
— Не вижу большого отличия, — пробурчал академик. — Журналисты обслуживают власть. А всякая
— А это кто такие?
— Дарвины…
— Я не обслуживаю власть! И никогда не обслуживал! — с гордостью сказал Опарин. — Всегда стоял к ней в оппозиции и делал это интуитивно,
— Хотелось бы верить, — проговорил Насадный, глядя куда-то мимо. — Впрочем, да иначе не мечтали бы о Беловодье…
— Если этим дарвинам принадлежит власть, значит, они деятельные, предприимчивые люди?
— Да, этого у них не отнимешь. И жить торопятся, и чувствовать спешат… Потому что срок отмерен — душа умирает с телом.
— Ну, ну! — поторопил Опарин, сдерживая трепет собственной души. — Продолжайте! Они такие же люди, как все? Или есть какие-то приметы, отличия?
— Сейчас они очень похожи на людей, — не сразу вымолвил Насадный. — Практически такие же, хотя мы их очень точно чувствуем, узнаем и редко ошибаемся. Они живут среди нас и давно смешались с нами, однако это лишь видимость — настоящего смешения нет и быть не может. Поскольку у них совершенно другая природа, чем у всего остального человечества.
— Другая природа? Что это значит? Они что, пришельцы из космоса?
Академик усмехнулся и встал, отчего Опарин почувствовал себя наивным юнцом и решил молчать.
— В том-то и дело, что они земные, и, можно сказать, из земли пришли, — почему-то устало произнес искатель звездных ран. — Но произошли от приматов. Это ракшасы, потомки Пуластьи. Так их называют в Махабхарате. Правда, о происхождении у них на лбу не написано. Когда стреляли желтыми стрелами с отравленными наконечниками, еще были не людьми, а просто воинствующими дикими существами. И очень легко узнавались. Потом они отличались тем, что изобрели способ обогащения, прежде немыслимый, — давать деньги в рост. Впрочем, они отличимы и сегодня, и не обязательно опытным глазом, поскольку остаются такими же воинственными, беспощадными и по-прежнему занимаются древним промыслом — дают деньги в кредит под проценты. Деньги зарабатывают деньги… И еще, полное отсутствие совести. К сожалению, это участь всех, кто живет в первый и последний раз. Они чувствуют свой короткий век, и потому, как комары, надоедливы и очень больно жалят. Отсюда их стремление управлять, властвовать, накапливать состояния… Они проникли всюду, потому что имеют более высокий социальный потенциал, как все, живущие лишь единожды. Большинство государств — увы! — находятся под их управлением и Россия в том числе. И в каждом из нас теперь сидит маленький дарвин, эдакая симпатичная мартышка с хорошо развитым жевательным аппаратом. В одном человеке она жива и активна, в другом дремлет, но можно разбудить ее в любой момент… Вам не приходило в голову, отчего добропорядочные люди иногда идут на обман, подлость или преступление?
— Постойте, — вдруг спохватился Опарин. — Значит, Дарвин написал об их эволюции?
— Дарвин был сам из породы дарвинов. И поведал миру, как появились его соплеменники. Он и термин этот как бы утвердил: раньше их называли летариями.
Опарин слушал его с клокочущим сердцем и дыханием, однако вскормленный за много лет журналистской практики тайный червь сомнения то и дело норовил выползти наружу и принять позу кобры.
— А другие люди?.. Нет! В то время уже был человек разумный? — спросил он страстно.