Сокровище господина Исаковица
Шрифт:
Как все было на самом деле, я не знаю и уже, наверное, никогда не узнаю. Но сейчас это не имеет никакого значения. Самое главное, что мы совершили эту поездку и добрались сюда. Пусть мы с отцом препираемся и подкалываем друг друга, и весьма сомнительно, что мы когда-нибудь поймем те принципы, по которым каждый из нас предпочитает жить, это в конечном счете не так уж важно. Потому что мы помогаем друг другу и любим друг друга, а большего, вероятно, нельзя и требовать от другого человека. Если не забывать время от времени делать глубокий вдох.
Мы продолжаем сидеть на скамейке,
— Неужели обязательно включать эту штуку? – интересуюсь я. – Ведь мы поедем обратно тем же путем.
— Ты знаешь, что вышло, когда мы ее в последний раз отключили, – отвечает отец. – А кроме того, может, существует дорога получше.
Пока он возится с программой, телефон внезапно начинает пищать – это пришло сообщение от мамы.
— Как странно, – говорит отец, прочитав его. – Она не написала: целую.
— А что написал ты? – спрашиваю я.
— Я написал: "Будет приятно вернуться домой. Целую".
— Может, все дело в том, что ты не написал, что будет приятно вернуться домой к ней? – предполагаю я.
— Наверняка, и теперь она ждет со скалкой наготове. Он поворачивается к Лео со словами:
— Я точно знаю, как все будет. Сперва она обнимет тебя и скажет: "О, как я рада тебя видеть, внучек". Потом, – продолжает отец, обернувшись ко мне, – она скажет: "О, как я рада тебя видеть, сынок" и обнимет тебя. А потом, готов биться об заклад, она поддаст мне скалкой.
— И оттаскает тебя за уши, – подсказываю я.
Отец снова смотрит на телефон.
— Нет, я решительно не понимаю, почему она не на писала: целую. Ведь я же написал.
— Напиши что-нибудь еще, – предлагаю я. – Типа: " P. S. Люблю тебя".
— Нет, – категорически заявляет отец.
— Почему?
— Это слишком сильно.
— Что значит "сильно"? Вы женаты сорок лет. Тут уж можно написать, что любишь.
— Нет.
— Тогда напиши: " P. S. Я соскучился".
— Это слишком слабо.
— Вовсе не слабо, – протестую я.
— Напиши: " P. S. Я очень по тебе соскучился", – предлагает сын.
— Нет, – говорит отец, – и попрошу больше не давать мне глупых советов.
— Это не глупые советы, – отвечаю я, – а бесплатные подсказки. Я вообще-то зарабатываю такими делами. Это называется стратегической коммуникацией. Я беру по девятьсот крон в час.
— От меня ты их, во всяком случае, не получишь, – заявляет отец. – А раз уж ты такой специалист по коммуникации, как же получилось, что ты почти не подавал признаков жизни, когда ездил в Афганистан?
— Я был в Пакистане.
— Запомни, Лео, – вновь обращается отец к моему сыну, – когда ты будешь разъезжать по чужим странам и твои родители будут страшно волноваться, не зная, жив ли ты, воспользуйся методом твоего отца–консультанта и звони им за счет вызываемого абонента среди ночи раз в три месяца. Чтобы точно знать, что они дома.
Я делаю глубокий вдох, медленно выпускаю воздух и кричу:
— ВАТТИНЫ НИКОГДА НЕ СДАЮТСЯ! Отец смотрит на внука, озабоченно качает голо вой и говорит:
— Господи, до чего он там сзади разошелся.
Он заводит машину и выезжает с парковки. Буквально через несколько секунд говорящий
— Через пятьсот метров поверните налево. Дорога домой началась.
Эпилог. Восемь месяцев спустя
Через восемь месяцев после нашей поездки я случайно услышал об архиве, где могла бы обнаружиться дополнительная информация о наших родственниках. Связавшись с одним из сотрудников архива, я узнал, что у них есть более четырехсот страниц, имеющих отношение к папиному отцу. О существовании этих документов не было известно ни мне, ни кому-либо из родственников, а между тем в них рассказывается о совершенно другой стороне жизни еврея–беженца Эрвина Зигфрида Исаковица. На листах бумаги, которые мне прислали недели две спустя, присутствует – в виде полицейских отчетов, расследований и ходатайств – вся его история. Все то, через что он прошел и о чем никому никогда не рассказывал.
Там, в частности, можно прочитать, что дедушка Эрвин учился в торговом институте в Кенигсберге до тех пор, пока в 1934 году ему не пришлось бросить учебу из-за расистских законов. Тогда он, подобно дедушке Эрнсту, вступил в "Гехалуц". Целью было, пишет он в одном из ходатайств, выехать из Германии. Такая возможность представилась ему в 1937 году, когда он после трех лет сельскохозяйственных работ на родине получил транзитную визу в Данию. Там он проработал около года, а в августе 1938–го перебрался в Швецию, где изо всех сил трудился на хуторах еще три года.
Ни о чем из этого в семье известно не было. Мы, правда, подозревали, что он приехал сюда через "Гехалуц", и знали, что он недолгое время работал в провинции Сконе. Но о том, что он в течение семи лет вкалывал, как зверь, мы не имели ни малейшего представления. Об этом он не обмолвился ни словом. Как не рассказывал и о том, что год работал в Хессельбю, поблизости от дедушки Эрнста, или что временами с трудом находил работу и пару раз даже ночевал в ночлежке.
Но даже больше, чем его тяжелую жизнь, эти четыреста страниц документов показывают бессилие, беззащитность и неуверенность, которые дедушка, несомненно, ощущал все эти годы. И как ему, невзирая на отношение окружающих, приходилось держать себя в рамках, чтобы ему продлевали вид на жительство. Ибо среди бумаг присутствуют составленные с почти пугающей дотошностью отчет за отчетом, где каждый человек, у которого дедушка работал или снимал комнату, говорит о его достоинствах как работника и человека. Здесь имеются отзывы торговца Лаурица Хансена, который называет его "аккуратным парнем", и садовника Софуса Йоргенсена, считающего, что Эрвин Исаковиц "и на работе, и вне ее вел себя похвальным образом".
Дедушкино бессилие проявляется, однако, не только в необходимости, несмотря на тяжелые условия работы, постоянно вести себя образцово. Прежде всего оно видно из ходатайств, которые он пишет, чтобы попытаться вывезти из Германии родственников.
Первое из них отправлено сразу после Хрустальной ночи и касается его сестры Эвы, для которой он просит вид на жительство на шесть месяцев. Дедушка пишет, что нашел для нее место домработницы и что они вместе намереваются эмигрировать в Аргентину. Ходатайство не удовлетворяют, но Эве и второй дедушкиной сестре Ханне повезло: им удалось выехать в Англию и таким образом пережить уничтожение евреев.