Сокровище Китеж-града
Шрифт:
ГЛАВА 20
После разговора с сыщиком Иван Данилович начал выздоравливать. Он был еще слаб, плохо ел и большую часть дня проводил в постели, но в глазах уже появилась живость, вернулся интерес к жизни.
Из-за болезни Неделина супруги спали в разных комнатах. Варвара Несторовна в спальне, а Иван Данилович – в гостиной на диване. Тут ему было удобно: всю ночь с балкона через открытую настежь дверь тянуло прохладой; на тумбочке, под рукой, стояли лекарства и минеральная вода; а главное – он мог сколько угодно крутиться и ворочаться, не боясь разбудить жену.
Сон приходил к Ивану Даниловичу
Не то происходило с Варварой Несторовной. Полнолуние вызывало у нее болезненную тревогу, бессонницу и головные боли. Ей становилось то жарко, то холодно, от неудобных подушек давило шею и затылок. Приходилось вставать, задергивать шторы, чтобы лунный свет не проникал в спальню, долго лежать в темноте, прислушиваясь к частым, судорожным ударам сердца.
Сон наваливался тяжко, душно… возвращая в страшное прошлое, от которого бежала Варенька – и никак не могла освободиться, сбросить с себя ненавистные пудовые оковы. Снова падала она на холодный земляной пол сарая, больно ударяясь головой о край поленницы; снова стоял перед ней черный квадрат окна, запах сырых дров, в спину вонзались мелкие, острые щепки… а над ней качалось, кривясь в диком оскале, бородатое лицо отца, поднималась рука с занесенным топором…
– Убью, тварюка бесстыжая! – рычало лицо. – Ишь, чего удумала, отродье антихристово! Отца соблазнять… В грех меня ввести хочешь, в ад огненный низринуть! Не выйдет… Молись, блудница содомова… скоро, скоро перед господом нашим предстанешь!
Лезвие топора сверкнуло в лунном свете, полетело вниз… Варенька зажмурилась, приготовилась к лютой, жуткой смерти… но нет… с глухим стуком топор упал рядом, а огромная, волосатая, заскорузлая от работы рука остервенело задирала вверх подол ее сатинового платья; в лицо ударил запах пота, смолы, которой родитель заделывал щели в лодке… Варенька очнулась, поняла, что убивать ее сию минуту не будут, а собираются сотворить с ней нечто ужасное, постыдное, с чем жить потом ей станет невмоготу. И она, преодолевая дикий, парализующий страх перед отцом, начала вырываться и кричать, вопить что было сил… царапать его перекошенное лицо, кусаться, отбиваться руками и ногами… Он навалился сильнее, накрывая ее тело своим, сдавливая ее грудь… В глазах Вареньки потемнело, сознание то вспыхивало, то летело куда-то в темную, гулкую пропасть… и через грязное стекло окна на все это смотрела неподвижным желтым глазом луна – нестерпимо яркая, пылающая…
Где-то далеко заскрипела дверь, послышался испуганный, отчаянный вскрик… и Варенька смогла судорожно глотнуть воздуха, потому что тяжесть, давившая ее, вдруг ослабела – и вовсе исчезла… Голоса отца и матери доносились до нее сквозь пелену беспамятства, будто из другого мира. Она одной ногой все еще стояла там… на том свете, медленно возвращаясь в этот, где пахло потом, смолой, сырой землей и дровами, где за стеной возились куры, шумно жевали корова с теленком, разбуженные криками и переполохом… нервно звенел голос матери, глухо бубнил голос отца… и где рядом с ней на усыпанном
У Вареньки волосы вставали дыбом от слов отца.
– Я изничтожу племя сатанинское, – шипел он. – Господь меня благословил на эту жертву! Разве не мы с тобой, Прасковья, клялись вытравить греховное из нашей жизни, выжечь каленым железом?! А ты мне помешала… Зачем? Кто тебя звал сюда? Как ты посмела пойти супротив моей воли?
– Ведь это дочь моя, Нестор Потапыч… – робко оправдывалась мать. – Нешто ее обязательно жизни лишать? Такой ли жертвы господь от нас требует? Я ее перевоспитаю… переучу…
– Могила ее перевоспитает! – рычал отец. – Сыра земля ей мать, а не ты! Бес тебя, Прасковья, попутал. Тебе грехи отмаливать надобно, поклоны класть денно и нощно, а ты… Эх, бабье нутро гнилое! Тьфу…
Он размашисто, широко перекрестился двумя перстами, покосился на Варвару – слышит ли? – хрипло вздохнул. Белки его глаз блеснули в свете луны.
– Нам что пращурами повелено? – загремел он, надвигаясь на мать. – Не покорившимися быть антихристу повелено! Спасется лишь не покорившийся мучителю до самого судного дня!
– Да какой она антихрист? Господь с тобой, Нестор Потапыч! Ну, своенравная девка, непокорная… Обломаем! Заставим принять истинную веру… Душу-то живую зачем губить?
– Ее душа давно загублена… Ты погляди только, как она платье задрала! Срамота! Отца не постыдилась… ляжками-то голыми сверкать да глазенками блудливыми моргать, разжигать греховное вожделение?!
Мать метнулась к Варьке, склонилась, одернула ей подол, торопливо крестясь и бормоча молитву… Она и верила, и не верила. Дочь-то и вправду уродилась не в нее – гордая, дьявольски красивая, наделенная нечеловеческой прелестью. Вот и Нестор Потапыч не стерпел… Заманила она его бесовскими ужимками. Может, и в самом деле – антихристово семя?
Прасковья Федоровна поглядела на лежащую без памяти Варьку… как есть блудница вавилонская! Ни под какой платок, ни под какую хламиду прельстительные формы не спрячешь. А как глазищами синими почнет сверкать, так и захолонет сердце-то, зайдется в смертной истоме – у бабы! – не то что у мужика!
– Что я породила на свою погибель? – запричитала мать, бессильно опускаясь на земляной пол. – Как теперь отмолю грех великий? За что мне муки такие посланы? Разве я не просила у господа благого, тихого пристанища? Разве не молила о смиренном духовном житии? Разве не помышляла уйти от мира в сокровенный град Китеж, где праведный человек духовно подобен убегающему от темной скверны мира сего?! А блудница сия у меня же в подоле… в моем чреве выношена, на свет божий выпущена…
– Житие в благочестивом граде Китеже надобно заслужить, – сердито сказал отец, поднимая топор. – Господь требует от нас жертвы, Прасковья! И жертвою этой…
– Тихо ты! Тихо, тихо… – зашептала мать, прикрывая рот уголком платка. – Она, чай, оклемалася, услышать может. Людям поведает, они нас не пожалеют, выдадут антихристу… не позволят исполнить завет божий…
Думала ли она так на самом деле или просто хотела спасти жизнь дочери, Варя до сих пор не знала. Мать осталась в ее памяти покорной и забитой, насмерть перепуганной женщиной. Кого она боялась больше – бога или бородатого бешеного Нестора Потапыча – неизвестно.