Сокровище рыцарей Храма
Шрифт:
У Глеба от удивления полезли глаза на лоб — вместо старой хаты на обширном подворье Игнатия Прокоповича вырос двухэтажный дом с мансардой и кованым петушком, исполняющим роль флюгера. Добротный забор и металлические ворота лишь утвердили Глеба в мысли, что дела у приятеля отца идут очень даже неплохо. И это при всем том, что Игнат Прокопович уже вышел на пенсию.
Едва Глеб нажал на кнопку звонка сбоку от калитки, как тут же подал голос пес: «Гуф-ф, гуф-ф, гуф-ф…» Судя по басовитому лаю, псина была размером с пони.
— Хто там Рябка беспокоит? — раздался
— Глеб Тихомиров.
— Шось не помню…
— А вы откройте калитку и сразу вспомните.
— Ну да, открой тебе… — с сомнением проворчал Игнатий Прокопович. — А ты меня железякой по кумполу…
Не успел Глеб заверить Игнатия Прокоповича в своих честных намерениях, как звякнул засов, и в калитке, как в раме, нарисовался эскиз Репина к картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».
Несмотря на годы, на круглой, как арбуз, голове Игнатия Прокоповича красовалась густая, немного поседевшая чуприна, длинные казацкие усы свисали до самой груди, а фигура у него была такая, что хоть завтра на съемки фильма «Тарас Бульба», где ему могла подойти только главная роль.
Одет был Игнатий Прокопович в вышитую сорочку и широченные штаны, напоминающие запорожские шаровары. А в руках он держал люльку, с которой никогда не расставался.
— Дэсь я тэбэ бачыв… — Игнатий Прокопович прищурился: — Шоб я сдох! Цэ ж Глебушка! Ну да — Тихомиров. Ни, ни, хай лучше сдохнэ сосед. А мы щэ пожывэм. И горилки выпьем. Назло врагам. Ну иды сюды, хлопче, почеломкаемся…
Глебу показалось, что его обнял медведь. Даже кости затрещали. Однако он мужественно выдержал ритуал встречи и даже улыбнулся, когда наконец Игнатий Прокопович разнял свои руки-клещи, но улыбка получилась немного ненатуральной — вымученной.
— Радость-то какая… — приговаривал Игнатий Прокопович, буквально втаскивая Глеба в дом за рукав летней куртки. — А я тут сижу один, як сыч. Баба с внуками на Черном море, молодята в Турции, а мэнэ як того цуцыка привязали биля этой будки. Шоб, сторожил, значит. Вот мы вдвоем с Рябком и дежурим — вин ночью, а я днем.
«Хороший Рябко… — подумал Глеб, опасливо оглянувшись. — Это не Рябко, а Цербер. Сожрет на раз и не оближется».
Пес и впрямь впечатлял. Это была помесь кавказской овчарки с каким-то монстром. При виде чужого человека он с таким остервенением начал лаять и рваться с цепи, что Глеб был просто счастлив, когда за ним закрылась входная дверь.
— Ты надолго до нас? — поинтересовался Игнатий Прокопович.
— Если не выгоните, то с недельку поживу. Может, немного больше…
— Тю на тэбэ! Живи хоть полгода. Места хватит. Будет мне с кем покалякать по-людски. Бо с бабою мы в основном грыземся, як собакы. Ось твоя комната, располагайся. Там усё есть — и сортир, и душ. Помоешься с дороги? Рушнык я зараз принесу…
Когда посвежевший после душа Глеб спустился на первый этаж, Игнатий Прокопович сказал:
— Пойдем во двор, в беседку. Бо тут жарковато.
— Э-э… — замялся Глеб. — А как Рябко?..
Игнатий Прокопович раскатисто хохотнул:
— Шо, злякався?
Пес снова встретил Глеба остервенелым лаем. Игнатий Петрович цыкнул на него и сказал:
— Рябко, цэ свий. Поняв, собацюга?! Гавкнэш ще раз — убью.
Глеб не поверил своим глазам. Злобное чудовище вмиг превратилось в доброго цуцика, который приветливо завилял хвостом.
— Усё, — сказал довольный Игнатий Прокопович. — Теперь ты можешь с ним хоть цилуваться по пьяной лавочке.
Они расположились в просторной беседке, увитой диким хмелем. Заметив, что Глеб продолжает с опаской посматривать в его сторону, Рябко, чтобы не портить гостю аппетит, величественно удалился в тень, где лег и, высунув длинный розовый язык шириной в ладонь, принялся флегматично созерцать сценки из жизни разных ползающих и летающих букашек.
— Будем пить спотыкач, — категорически заявил Игнатий Прокопович. — Бо магазинная горилка у нас шо отрава. А спотыкач личного производства, на травках настоянный.
— Я — за, — охотно согласился Глеб и окинул взглядом накрытый стол.
Вся еда кроме наваристого борща и овощей с грядки была из магазина. Он немного помялся, но затем все-таки спросил:
— А как насчет сальца?..
— Ха-ха-ха!.. — громыхнул Игнатий Прокопович. — Вспомнил! Як мы с тобою на Андреевском вышивали… эх! Было времечко… От бисова дытына. Гарна память. Зараз принесу. А я, старый дурень, думав, шоб усё было по-взрослому, як в кращых домах Парижа. Это мне детки оставили, когда уезжали. Набили увесь холодильник — шоб, значит, я не беспокоился. Та хиба цэ еда? Ты его в глотку пихаешь, а воно обратно лезет. Ниякого смаку.
Вскоре на столе появилось и сало. Рюмки наполнились как-то очень быстро, словно по мановению волшебной палочки (Глеб даже не увидел, когда), и они выпили «по единой», как выразился Игнатий Прокопович.
— Привычка, — сказал он, с хрустом разгрызая луковицу. — Бо як начну считать рюмки — перва, друга… — так моя баба сразу краник прикрывает. За здоровье мое беспокоится. А шо ему будэ, тому здоровью? От умеренного потребления оковитой нихто ще нэ вмэр.
Глеб только утвердительно замычал в ответ; в этот момент он усиленно налегал на горячий — с пылу, с жару — украинский борщ, в котором торчала большая кость с мясом. Он точно знал, что таких вкусных и наваристых борщей, как на Украине, не сварит ни одна хозяйка в мире. Может, воздух тут такой, а возможно, вода, но как бы там ни было, а борщи у хохлушек всегда получаются знатные.
— Ты в гости, чы по якому дилу? — спросил Игнатий Прокопович, когда они выпили по третьей рюмашке.
— И по делу, Игнатий Прокопович, и в гости… хоть и не зван. Уж извините.
— Замовкны! — негодующе замахал на него руками Игнатий Прокопович. — Шо значит, не зван? Сын моего друга — мой друг. Приезжай в любое время, усегда будешь желанным гостем. И зовы мэнэ дядьком Гнатом, бо обижусь. А як там батько?
— Жив, здоров, чего и вам желает. Привет вам передавал, — соврал, не моргнув глазом, Глеб.