Солдат империи

Арефьев Борис Васильевич

Офицеры и старые солдаты в бригаду резерва попадали, скорее всего, после ранения или контузии; оправившись после госпиталей, передавали они новобранцам бесценные навыки, которые приобретались ими на поле боя или же в жестоких рукопашных схватках с отчаянно смелыми горцами.

...Резервный батальон, куда направили Ивана Арефьева, предназначался для приема, обмундирования и первоначального обучения рекрутов. Каким же было это первоначальное обучение?

Перед офицерами, унтер-офицерами — отделенными командирами стояла непростая задача: в течение нескольких месяцев подготовить неграмотных в массе своей, не знающих дисциплины крестьян

к службе. И не просто к службе в мирное время в каком-нибудь тихом гарнизоне, когда при переводе в полк «рекрут в год, а иногда в два года становился во фронт и (тогда только!) считался солдатом».

В наших же полках в пятидесятые годы XIX века молодой солдат, прибывший из резерва, практически сразу принимал участие в деле. Поэтому в батальоне людей готовили к боевым действиям, а не к плац-парадам, как происходило в большинстве своем в других воинских частях Русской армии.

Как известно, итоги Крымской кампании заставили пересмотреть многое в методах обучения и подготовки солдат и офицеров, опыт десятилетий Кавказской войны, к сожалению, не использовался в должной мере.

Пока же симбирским рекрутам предстояло этот опыт приобретать, и, скорее всего, давался он им нелегко.

Рядом с Иваном служили люди разные — крестьяне Саратовской, Казанской, других губерний, попадались и бродяги, воры; как вспоминал старый солдат, «набралось разной сволочи порядочное количество, во фронте рядом со мной стояли бедовые мошенники». С такой публикой с самого начала надо было держать ухо востро: зря не нарываться, но и спуску не давать, если попытаются эти прохвосты унизить или обмануть тебя, а то и обокрасть.

Особое укомплектование Отдельного Кавказского корпуса производилось еще с 1840 года — как «постоянно ведущего боевые действия»; для этого направлялись туда резервные батальоны 3-го и 6-го пехотных корпусов, а в последние годы и тысячи солдат внутренней стражи. Впрочем, Кавказский корпус давно уже считали местом ссылки.

Прослужив несколько лет в резервной бригаде, бывшие новобранцы сами не прочь были покуражиться над «молокососами», заставить вместо себя выполнять грязную и неприятную работу, деньжонок призанять без отдачи.

Мой прадед Иван попадал в такие ситуации, когда приходилось постоять за себя; быстро при этом сообразил, что жаловаться отделенному унтер-офицеру себе дороже — все равно не отстанут; если же самому отбиваться, глядишь, другой раз не зацепят.

Только много позднее, в 1859 году, Высочайший указ отменил отдачу в солдаты «во всех случаях, которые, свидетельствуя о развратности виноватого и отсутствии в нем чувства чести, заслуживают справедливого позора и унижения».

Итак, после размещения в казарме дали вновь прибывшим несколько дней отдыха, чтобы привели себя в порядок да осмотрелись. Назначили начальников отделений, унтер-офицеров, а проще — дядек. От дядек во многом в дальнейшем зависела обстановка в роте и судьба отдельного рекрута. Может быть, с тех самых времен появилась и поселилась в семье моего отца поговорка: если маленький начальник голову снимет, большой на место не поставит!

Если унтер-офицер был не просто хорошим солдатом, но умел к каждому подход найти, тогда и разговоры становились откровеннее. С каждым дядька старался поговорить отдельно, свой ключик найти к человеку. Различал, кто робок и застенчив, кто пугается даже взгляда строгого, а не то что окрика, такого старался приободрить. Другим же надо сразу дать укорот,

еще раз втолковать, что есть дисциплина, без которой нет армии.

В первые дни дядька приглядывался к своим рекрутам, поинтересовался, есть ли среди них грамотные, расспросил Ивана, как и прочих, откуда родом, живы ли родители, есть ли братья и сестры.

Чтобы разговорить подопечных, рассказал, вероятно, дядька и о себе: побывал он в боях, был ранен (или контужен). И уж наверное носил на рукаве шеврон «за беспорочную службу».

Заведомо считалось, что рекруты в большинстве своем увещеваний не слушают, угрозы на веру не берут — значит, кроме как страхом перед наказанием, ничем другим их не воспитаешь. А наказание известно какое — розги да шпицрутены.

Дядька отвечал за проступки тех, кто находился под его началом, провинился рекрут — виноват и дядька. Отсюда правило, выработанное годами службы: каждая вина виновата, то есть всякий проступок должен быть наказан обязательно...

Растолковал унтер-офицер всем общий порядок жизни в казарме. За несколько дней привыкли рекруты к самым простым, но важным понятиям: утреннее и вечернее построение, время и порядок уборки помещений, узнали, как и когда водят на обед и ужин. Да и три месяца пути не прошли даром — научились кое-чему в походной жизни.

Рассказал дядька о командирах в батальоне, о том, что надо вставать, когда появляется начальство, а садиться в его присутствии — ни-ни, только с разрешения. Он же пояснил, на что следует тратить то небольшое солдатское жалованье, что будут иметь рекруты на руках.

О нитках, иголке да гребешке надо заботиться самим, одежду и обувь чистить вовремя. Казенных денег, кстати, на мыло, воск и щетки не отпускали, купить все это можно только сообща, отделением, да и то изрядно сэкономив.

Еще следил дядька, чтобы не случалось раздора между Иваном и его товарищами, чтоб не обижали тех, кто послабее или более робок. Однако жалобам не потакал, учил за себя ответ держать самим, давать отпор нахалу и жулику. И еще наука: земляки друг за друга должны стоять, но без злобы. А то пойдут, скажем, симбирские на саратовских и будет это не солдатская выручка, а одна только дурость.

Строго наказывали Ивану, как и другим рекрутам, если придется где служить с инородцами, людьми другой, не христианской веры, их никак не обижать — они ту же присягу приняли, мусульманские да иудейские или католические священники рядом с русскими офицерами при этом стояли, книгами своей веры ту присягу освятили, армия же у всех одна — русская, и царь один — Император Николай Павлович.

Вскоре началась постоянная учеба: в казарме, на плацу, а потом и на стрельбище. Тяжелая, ежедневная, ежечасная. Мой прадед Иван выдержал все, не сломался, не озлобился, я знаю это наверняка из скупых воспоминаний отца.

Пытались дядьки и унтер-офицеры приобщать молодых к грамоте, хотя сами в этом были и не очень сильны; учили алфавиту, а потом и слова складывать заставляли. Позднее, спустя лет десять от начала Ивановой службы, свыше определят деньги на такую учебу, появятся и книги для чтения, а в пятидесятые годы клочок бумаги в роте еще и не всегда найдешь. Многие унтер-офицеры уже понимали, что не только знание основ военного дела, уставов и наставлений, но и владение более совершенным оружием требует от солдата элементарной грамотности, умения читать и писать, а следовательно, мыслить по-иному. Поэтому рады были они любому тетрадному листу.