Солдат не спрашивай
Шрифт:
В одно мгновение мириады голосов еще раз закружились вокруг меня в унисон молниям. И подобно тому, как настоящая молния освещает на миг землю на многие мили вокруг, в каком-то озарении я понял, что происходит вокруг меня.
Я оказался в самой гуще древней битвы человека за выживание и продвижение в будущее. Это была непрекращающаяся яростная борьба звероподобных и богоподобных, примитивных и сложных, диких и цивилизованных организмов, олицетворявших человечество. Вперед, вверх, пока не будет достигнуто невозможное, не будут преодолены все барьеры и тьма не исчезнет.
Голоса
Вот что двигало Падмой и Марком Торре — и всеми остальными, включая меня. Потому что каждый из нас, живущих в данный момент на свете, принимал участие в этой битве жизни и был игрушкой в руках судьбы.
Но, осознав это, я понял, что в отношении меня все гораздо сложнее. Потенциально я являлся одной из решающих сил в этой битве, возможно, даже руководил ею. И тогда в первый раз я сжал молнии руками, пытаясь направлять их, заставляя подчиняться моим желаниям и целям.
По-прежнему меня швыряло на неимоверные расстояния. Я больше не походил на корабль, застигнутый штормом в океане. Но я был кораблем, управляемым твердой рукой и использующим ветер, чтобы двигаться в нужном направлении. В это мгновение ко мне пришло ощущение собственной силы и власти. Ибо молнии были послушны моим рукам, а направление их ударов — моему желанию.
Только тут я наконец заметил других таких же, как и я. Их было немного. Какое-то мгновение мы могли двигаться в одном направлении, в следующее мгновение нас раскидывало на миллионы лет. Но я видел их. Они тоже видели меня и призывали не продолжать борьбу в одиночестве, а присоединиться к ним. И тогда битва закончится.
Но все во мне восставало против их зова. Слишком долго я был угнетенным и обреченным. Слишком долго я был игрушкой молний. А теперь я чувствовал ни с чем не сравнимое удовольствие от наслаждения собственной мощью. Я не хотел принимать никакого участия в общих усилиях, которые могли бы наконец привести к миру. Пусть продолжается этот кружащий голову вихрь — лишь бы на его гребне оставался я.
…Неожиданно я снова оказался в офисе Марка Торре.
Марк и бледная Лиза испуганно смотрели на меня. Прямо передо мной сидел Падма, и выражение его лица осталось прежним.
— Да, — медленно произнес он. — Ты прав, Там. Ты ничем не можешь быть полезным здесь, в Энциклопедии.
С губ Лизы сорвался едва слышный звук — полувздох-полувсхлип. Но он потонул в громком стоне Марка Торре, похожем на рев смертельно раненного медведя, загнанного в угол, но нашедшего силы подняться на задние лапы и повернуться лицом к преследователям.
— Не может? — выкрикнул он. Выпрямившись в кресле, он повернулся к Падме. Его скрюченная правая ладонь сжалась в огромный кулак, — Он должен — должен! Прошло уже двадцать лет с тех пор, как кто-то
— Все, что он слышал, — лишь голоса. Они не зажгли в нем никакой особой искры. Ты же ничего не почувствовал, когда прикоснулся к нему. — Падма говорил мягко, и слова доносились как бы издалека. — Это потому, что в нем ничего нет. Он никак не связан с другими людьми. У него вроде бы и есть все необходимое, как у машины, но не хватает эмпатии — нет подключенного источника энергии.
— Тогда вы должны починить его! Черт возьми, — голос старика звенел, как колокол, но в нем чувствовались едва сдерживаемые слезы, — на ваших планетах вы вполне можете вылечить его!
Падма покачал головой.
— Нет, — повторил он. — Никто не может ему помочь, кроме него самого. Он не болен и не инвалид. Просто он был лишен возможности развиваться должным образом. Когда-то в молодости он отвернулся от людей и ушел в какую-то темную, уединенную долину. Долгие годы эта долина все зарастала, постепенно становясь недоступной — настолько, что со временем туда невозможно стало попасть и помочь ему. Просто никакой другой разум не сможет проникнуть туда и уцелеть — вероятно, ему и самому там не сладко. Но даже если он сам покинет ее — он все равно абсолютно бесполезен и для тебя, и для Энциклопедии. Он даже и не подумал бы взяться за работу, которую ты мог бы ему предложить. Да ты сам посмотри.
Все это время его взгляд, его плавная речь, слова, словно камушки, падающие в спокойный, но бездонный омут, держали меня в каком-то оцепенении. Но с последней фразой давление с его стороны исчезло. И я вновь почувствовал себя способным говорить.
— Вы загипнотизировали меня! — набросился я на него. — Я не давал вам разрешения подвергать меня гипнозу!
Падма покачал головой.
— Ничего подобного, — ответил он. — Я всего лишь открыл тебе окно в твое же сознание.
— Тогда что же это было такое… — И тут я прикусил язык, решив, что осторожность не помешает.
— Все, что вы видели и слышали, — начал он, — являлось вашим собственным сознанием и ощущениями, переведенными в понятные вам символы. А что они собой представляют — понятия не имею. И не смогу узнать — если только вы мне сами не расскажете.
— Но ведь вы мне столько всего сейчас наговорили! — прорычал я. — Как же вы узнали все это?
— С вашей помощью, — ответил он. — Ваши глаза, поведение, голос — даже вот сейчас, когда вы говорите со мной. И дюжина других признаков. Человеческое существо общается с другими людьми всем телом и внутренней сущностью, а не только с помощью голоса или выражения лица.
— Не верю! — взорвался я… и тут мой гнев неожиданно угас. — Не верю, — повторил я более спокойно и холодно, — Должно быть что-то еще, что повлияло на ваше решение.
— Да, — произнес он, — Конечно. Ваша биография, так же как и биографии всех рожденных и живущих сейчас на Земле, уже поступила в Энциклопедию. И я просмотрел ее, перед тем как прийти сюда.
— И это не все. — Я почувствовал, что сейчас по-на-стоящему прижал его. — Есть еще кое-что. Я могу сказать. Я знаю это!