Солдаты удачи
Шрифт:
Гванда подчеркивал то одно, то другое слово, как политический деятель, выступающий с трибуны. Говорил он много, но его болтовня совершенно меня не занимала.
– Выпить хочешь?
– спросил я его. Он видел, как я пил из бутылки, и знал, что я ему предлагаю не отраву.
– Выпил бы, - вежливо ответил он.
Гванда напоминал зловредного пса, которого держал мой дядя Пит в Бомонте во времена моего детства. Сам Пит был такой же противный, как его пес, поэтому, возможно, он и держал его. Пес был очень ласковый и вечно вилял хвостом как заведенный - до тех пор пока
Я не собирался предоставлять Гванде такую возможность. Он сам держал бутылку, пока пил. Он или так здорово пристрастился к спиртному, или его обуяла жажда, но он принял за раз больше четверти пинты крепкого бренди, прежде чем я успел отобрать у него бутылку.
– Этот белый офицер назвал меня "мант", да. Я знал, что он не имел на это права, и сказал, что подам на него рапорт, - продолжал Гванда.
– Он снова обозвал меня, ну, я и ударил его.
– Гванда улыбнулся, и я увидел в полутьме блеск его ровных белых зубоа - Раз уж ударил, думаю, стукну еще раз. И еще, и еще. Я бил его кулаками до тех пор, пока он не рухнул без сознания. Прямо на парадный плац. Я бы забил его ногами до смерти, если бы трое наших не оттащили меня.
– И загремел, - сказал я.
Гванда не понял.
– Я не...
– Пошел под трибунал.
– А, да. Майор, который защищал меня, назвал словесное оскорбление неприкрытой провокацией, но особенно на это не нажимал, так как это не сослужило бы хорошей службы его карьере. Вместо того чтобы взывать к справедливости, он взывал к милосердию. Возможно, он как-то повлиял на трибунал, а может быть, трибунал сознавал неблагоприятные воздействия сурового приговора на лояльных режиму африканцев. Я мог быть приговорен к двадцати годам. Вместо этого я получил пять лет каторжных работ в военной тюрьме. Получил пять, но меня выпустили через четыре. Я очень любил читать и до того, как попал в армию. В тюрьме я читал очень много. Начальником тюрьмы был шотландец, настоящий друг африканцев, - на лице Гванды появилась улыбка, - и он давал мне книги из своей личной библиотеки. У него была страсть к истории и биографической литературе. Я был образцовым заключенным, его любимцем, и за четыре года прочел при свечах всю всемирную историю. Читал, думал, составлял планы. И вот теперь я здесь.
– Да, ты здесь.
Я сделал маленький глоток бренди, но ему не предложил, а он не попросил.
– А как тебя зовут?
– неожиданно спросил он.
Я сказал, что Рэйни.
– И что ты собираешься делать дальше?
– Пока ничего, - ответил я.
– А попозже повезу тебя в Солсбери.
– Повесить?
– Здесь ты, я бы сказал, не промахнулся.
– Тебе действительно этого хочется, да?
Я сказал, что не буду плакать и кататься по земле от горя.
– И не приду помочиться на твоей могиле, - добавил я, - но буду рад, когда ты там окажешься.
Гванда задал главный вопрос:
– Все из-за того, что произошло в Умтали?
– Прежде всего, из-за этого. Ты перебил там очень много народу.
Я отпил еще немного и дал ему сделать пару глотков от души.
–
– В его сладкозвучном голосе прорезались презрительные нотки, может, от выпитого.
– Тебя, как будто, не очень волнуют мертвые ниггеры, мистер Рэйни. Вы в своей стране убиваете ниггеров уже сотни лет.
– Не я, - сказал я и отобрал бутылку.
Сияющее лицо африканской луны время от времени укрывалось за темными облаками. Один из наемников вылез из спального мешка и отошел на разумную дистанцию по малой нужде. Это был малый, с которым мне почему-то почти не пришлось разговаривать, прежде всего, думаю, потому, что он вряд ли вообще-с кем-либо разговаривал. Он был родом из захолустья Северной Англии, где много не говорят, а если и говорят, то так, будто у них слова - по доллару за штуку. Он снова забрался в свой мешок и захрапел.
– Лично ты не убивал, надеюсь, - продолжал Гванда, - но тебе наплевать на ниггеров. Ты хотел бы меня повесить в отместку за белых в Умтали. Сколько мы их убили, по-твоему? Не больше чем тридцать пять-сорок.
– Тридцать шесть.
Такое уточнение не должно было понравиться Гванде.
– Видишь ли, мистер Рэйни, вы произвели тщательные подсчеты, потому что это были белые. А мертвых ниггеров вы считали, хотя бы приблизительно?
Я не стал отвечать, а несколько секунд спустя сказал ему:
– Когда я смотрю на тебя, то все время думаю о маленькой негритянской девочке с тряпичной куклой и размозженной головой.
Потом Гванда спросил:
– Из какого ты города в Америке?
Он спрашивал много. Я не возражал, считая, что раз он хватил хорошую дозу бренди, то среди болтовни может обронить что-нибудь полезное для меня. В регулярной армии не разрешают говорить с важным или опасным пленным. Считается, что если ты, беседуя с человеком, узнаешь о нем больше, то рано или поздно начнешь понимать или разделять его точку зрения. Конечно, все это - самая настоящая чушь. Чем больше Гванда говорил, тем больше мне хотелось поторопиться с ним в Солсбери и познакомить его с виселицей...
Я сказал головорезу, что из Техаса. Как же, он много знает о Техасе. Думал, что знает. Сказал бы я - из Западной Вирджинии, ему и сказать было бы нечего.
– В Техасе любят линчевать негров.
– У него был набор готовых ответов.
– Это вопрос?
– Нет, констатация, мистер Рэйни. Видишь, как я много читал?
Я сказал ему, что да, было дело, линчевали негров в Техасе, но не теперь.
– Теперь ниггеры в Техасе не потерпят такого. В наши дни все в Штатах вооружены до зубов. Особенно ниггеры.
Гванда снова сменил тему, вернувшись к старой.
– Ты никогда не довезешь меня до Солсбери. Ты ведь сам знаешь это. В этот самый момент мои люди наблюдают за твоим лагерем.
Вполне возможно.
– Может, я и не довезу тебя до Солсбери, но ты все равно никуда не денешься.
Демонстрируя свои превосходные зубы, Гванда проговорил:
– А ты уверен в этом?
– Вполне. Тебе что нужно - письменная гарантия?
– Я мог бы предложить тебе деньги,
– Мог бы. И сколько?