Солдаты вышли из окопов…

Левин Кирилл Яковлевич

— Что там такое? — спросил Карцев у пробегавшего мимо солдатика.

— Немцы пленные!

Два немца (один — молодой, другой — лет сорока), оба небольшие, в плоских бескозырках с круглыми кокардами, в зеленоватых до колен шинелях и сапогах с короткими прямыми голенищами, сидели на земле и растерянно, видимо не зная, как себя держать, поглядывали на русских. Часовой с винтовкой уговаривал солдат отойти подальше. Но его никто не слушал. Тут были те, кого обозначали волнующим словом «противник», с кем они должны были встретиться в смертной схватке, те, кого называли варварами и злодеями. Их вид будил в солдатах любопытство, удивление, разочарование —

уж очень не были похожи эти плохо одетые люди на гордых, свирепых врагов, какими рисовало их воображение.

— Скорее всего, из запаса, — сказал Черницкий и осторожно, не желая пугать пленных, потрогал их за сапоги: — Дерьмовые… Кожа на голенищах невыделанная.

Пленным сунули махорку, дали сухари, хотя сами были голодны.

Когда показался офицер, солдаты нехотя разошлись. Барабанщик заиграл сбор.

Верхом приехал генерал Гурецкий. Он поговорил с Васильевым, потом подошел к солдатам, отпустил похабную шуточку и роздал пачку папирос.

— Уж я знаю, — хитро подмигивая, сказал он командиру третьего батальона, подполковнику Дорну, — с солдатом надо пошутить, иногда дружески покалякать, и он за вас, за отца-командира, в огонь полезет.

Гурецкий был уже стар, гордился своим чином, заработанным тридцатилетней службой, и глубоко верил в свой полководческий талант. Генерал почти все время проводил в штабе полка, наседал на Максимова, вмешивался в его распоряжения. У него был твердый план: скорее бросить полки своей бригады в бой и личным руководством добиться победы.

Васильев и Дорн отошли в сторону. Они давно знали друг друга. Оба были на японской войне, оба любили военное дело. Дорн выписывал военные немецкие журналы и нередко читал Васильеву выдержки из сочинений покойного начальника германского генерального штаба графа Шлиффена.

— Видели когда-нибудь «петрушек»? — спросил Васильев.

— Как-то раз, на ярмарке… — улыбнулся Дорн.

— На ярмарке они к месту, а тут…

Утром поход продолжался. Приближались к германской границе. Издалека доносились редкие выстрелы, несколько раз пролетали аэропланы, и солдаты, не разбирая, чьи они, открывали по ним бешеный огонь.

Прошли по скверной песчаной дороге, вступили в лес. Старые сосны стояли как медные колонны. Мшистые бугорки, похожие на зеленые бархатные подушки, были разбросаны под ними. Добрались до просеки и остановились. Прискакали Гурецкий и Максимов. Генерал, показывая коротенькой рукой на столб с черным орлом, прокричал:

— Солдаты! Ребятушки! Русские боевые орлы! Поздравляю вас со вступлением на вражескую землю! Отсюда путь нам один — на столицу Германии, на Берлин! Ура!

Ударив плеткой коня, он наскочил на столб, пытаясь свалить его конской грудью, но столб был крепок, конь, хрипя, топтался на месте, и генерал, хлестнув по распростертым крыльям черного орла, приказал немедленно свалить столб.

Вышли из леса. Поле, расстилавшееся по сторонам, было вспахано огромными глыбами, — очевидно, вспашка производилась машинами. В версте от леса кучкой белых сверкающих пятен лежала прусская деревня. Солдаты пристально смотрели — все ближе становились чистые оштукатуренные домики с красными черепичными крышами, массивные строения, развесистые яблони, Полк вступил в деревню. Солдаты с любопытством разглядывали добротные чистые постройки, выметенную улицу, круглые каменные колодцы. Большой сад тянулся за деревней, желтые и красные яблоки выглядывали из-за листьев.

Мужчин не было видно. Женщины испуганно косились на русских солдат…

В тот

же день, верстах в двух от полка, на лесистом взгорье, появился конный разъезд немцев и, сделав несколько выстрелов, скрылся. Максимов приказал батарее выпустить шрапнелью очередь по леску, в котором предполагался неприятель. Батарея развернулась позади полка, снялась с передков, и шрапнели со скрежещущим металлическим визгом низко пролетели над головами солдат.

Гурецкий распорядился выделить роту и занять лесок. Первая рота рассыпалась в цепь, капитан Федорченко повел ее в атаку. Видно было, как перебегали солдаты, как, скучиваясь, они бежали к лесу, ложились на землю. Из леса не стреляли. Там не оказалось ни одного немца. Гурецкий хвастался, что прогнали неприятеля. Офицеры подсмеивались над ним:

— Воздух атаковал!

Солдаты нервничали, становились беспокойнее. Упорно говорили о двух эскадронах немцев, которые где-то поблизости и могут каждую минуту напасть.

Гурецкий, получив из штаба дивизии сведения, что небольшие силы германцев занимают село Вилиберг, решил взять его с налета. До села было пятнадцать верст, и, несмотря на то что приближался вечер, генерал приказал Максимову двигаться вперед. Денисов, бывший при этом, в отчаянии посмотрел на командира: это же безумие — наступать по неразведанной местности! К тому же сведения о силах противника были неопределенны и не проверены. Но Максимов не возражал. По настоянию Гурецкого взяли проводника из местных крестьян — пожилого поляка. Низко кланяясь и ни на кого не глядя, поляк уверял, что дорогу в Вилиберг знает всякий ребенок и что он доведет туда в одно мгновение.

Шли по хорошей шоссейной дороге, в сумерках втянулись в лес. Там было уже совсем темно. Передовые дозоры жались к главной колонне, разведка не высылалась.

Дорн пытался отговорить Максимова от рискованного маршрута, но полковник упрямо не соглашался.

— Сказано же вам, — говорил он, — что там слабые силы. Что могут нам сделать две роты? Не беда, если солдаты немного и устали. Удачный бой оживит их. Увидите, как все будет хорошо.

Васильев с согласия Дорна решил снарядить разведку. Карцев и Рябинин — солдат из запасных — были посланы вперед. Васильев толково объяснил им, что надо сделать.

— Уж вы не беспокойтесь, ваше высокоблагородие, — сказал Рябинин, — я — природный охотник. Выслежу, разнюхаю и доложу.

Взяв с собой только винтовки и подсумки с патронами, они скрылись в темноте. Рябинин шел мягким широким шагом, ступая косолапо — по-медвежьи. Часто останавливался, прислушивался, иногда ложился, прикладывая ухо к земле. Пробирались не по тропинкам, а стороной. Напряжение, которое испытывал Карцев, выходя на разведку, понемногу исчезало: было приятно идти лесом. Как-то не думалось, что в спокойной тишине, в бодрящем смолистом запахе сосен может скрываться опасность. Прошли уже версты четыре, когда услышали голоса. Карцев невольно взялся за винтовку, Рябинин остановил его.

— Стрелять для нас самое последнее дело, — сказал он. — Нам это ни к чему.

Они поползли в трех шагах друг от друга. Карцева царапали по лицу ветки кустов. Черненький комочек с писком промелькнул под самым носом. Карцев, держа винтовку в руке, все оглядывался на Рябинина, которого скорее чувствовал, чем видел. На немцев наткнулись неожиданно. Человек шесть их сидело возле лесной сторожки, на них падал красноватый отблеск из окна. Карцев замер, сжал винтовку. Рябинин помахал рукой, показывая, куда ползти, и они начали обходить сторожку.