Солдаты
Шрифт:
первое венгерское селение. В длинном извилистом окопе собрались почти все
разведчики. Пинчук тоже находился здесь, оставив Кузьмича командовать
хозяйством. Он часто посматривал на светящийся циферблат своих часов и качал
головой, словно командующий, который видел, что его войска опаздывают или
начинают слишком рано дело.
– - Вы что, товарищ старшина, поглядываете на часы?
– - осведомился
Ванин, вновь, как на румынской границе, принарядившийся,
гимнастерке все свои ордена и медали.
– - Недовольные чем, должно?
– - Мабуть, пора...
Едва артиллерийский вал откатился в глубь вражеской обороны, над
виноградниками поднялись советские стрелки. Их было не так уж густо, но
бежали они вперед быстро, и "ура" гремело бодро, весело и молодо, как первый
артиллерийский залп. Охваченные великой силой боевой радости, разведчики
выскочили из окопа и, перепрыгивая через воронки и сухие, свесившиеся и
трещавшие под ногами виноградные лозы, полетели вперед как на крыльях, тоже
крича "ура". Они легко обогнали пехотинцeв и, не встречая сопротивления,
бежали все быстрее и быстрое.
Разведчиков заметили мадьяры, повыскакивали из бункеров, что лепились
по обе стороны дороги на подступах к селу.
Одна смелая венгерка остановила Акима и, приподнявшись на носки своих
сафьяновых сапожек, поцеловала его. Тот растерялся, снял очки и не знал, что
делать.
– - Мы вас очень, очень ждем! -- сказала девушка по-венгерски. С ее
круглого румяного лица доверчиво смотрели большие, ясные и влажные глаза,
цвет которых даже трудно было определить: они все время странно менялись --
то казались карими, то темно-синими...
Когда Аким отошел от венгерской девушки, его место тотчас же занял
Семен, как бы невзначай позванивавший своими орденами и медалями.
Пинчук направился в село. На дороге заметил большой иллюстрированный
немецкий журнал. Приподнял его, на обложке увидел портрет Гитлера. С
гадливостью бросил журнал на землю и, прицелившись, с удовольствием
припечатал свой сапожище так, что его каблук пришелся прямо на усики и
кособокий рот фашистского фюрера. Потом Петр Тарасович вспомнил что-то,
полез в карман, вынул большой потертый бумажник, извлек из него фотографию
выпускников седьмого класса, ту, что подобрал в сорок третьем году в своей
школе, и, глядя на девочку с вмятыми немецким сапогом косичками, сурово
сказал:
– - Ось за тебя ему... проклятому!
– - и стал с яростью втаптывать в
землю фашистский журнал с портретом фюрера... -- Як цэ они... -- он
задумался... -- ага, "хайль". Так вот подыхайль,
будет, хто пиде до нас разбойничать! Со всяким!
Свершив этот акт правосудия, он не спеша, вразвалку направился к дому,
в который перед тем зашли Забаров, Шахаев и другие разведчики.
– - Отдохнем тут малость, -- задумчиво проговорил какой-то солдат из
молодых.
Забаров посмотрел на него пристально, потом сказал:
– - Отдыхать нам не придется. Нас ждут. Ну, пошли, товарищи!
Задерживаться не будем...
И разведчики, выйдя со двора, двинулись дальше.
Шахаев взглянул на Федора.
"Да, этот нигде не задержится!" -- почему-то подумал про него парторг.
– - Не будем задерживаться!
– - вырвалось вдруг у Шахаева, и он радостно
засмеялся.
Петр Тарасович вернулся, чтобы "подтянуть свои тылы", как он для
солидности называл свое хозяйство. Кузьмича, Михаила Лачугу и Мотю он застал
на старом месте.
Однако лошади сибиряка были запряжены, и сам Кузьмич, торжественный,
уже сидел на повозке, очевидно ожидая команды. Старик обрадовался, завидя
вернувшегося Пинчука.
– - Тронулись, стало быть, товарищ старшина?
– - нетерпеливо спросил он.
– А все собрал?
– - Все как есть до мелочей!
– - Ну, хай будет так. Тронулись, Кузьмич!
Они проехали город, и колеса Кузьмичовой повозки, ошинованные им самим
еще на Волге, с веселым и смелым грохотом покатились дальше к границам
второго иностранного государства. Повозку обгоняли тяжелые танки, "катюши",
уже не прикрытые брезентом, как это было раньше, машины с боеприпасами. В
воздухе стайка за стайкой плыли штурмовики, веселя солдатскую душу.
Пинчук вынул из кармана бумажку, на которой уже успел записать
некоторые мадьярские слова, позаимствованные от пленных венгерских солдат и
от местного населения Трансильвании. Петр Тарасович полагал, что вовсе не
лишне было бы знать язык народа, которому он, Пинчук, и его товарищи несли
освобождение.
– - "Йо" -- цэ будэ добрэ по-мадьярски. "Йо напот" -- здравствуйте.
"Мадьярорсак" -- то будэ Венгрия. "Оросорсак" -- Россия.
Петр Тарасович замолчал и задумался. Он морщил лоб, дергал себя за
свисающий ус, напрягая память. Ему очень хотелось вспомнить, как будет
по-венгерски слово "дружба".
Вена -- Москва
1946 -- 1953