Соленая Падь
Шрифт:
– А что там - в избушке?
– Там нынче товарищ Мещеряков находится. И товарищ Жгун.
– Тебе-то откуда это известно, Брусенков?
– Известно...
Еще проехали молча какое-то время.
Горькая обида подкрадывалась к Довгалю. Горькое недоумение - почему главком с первого же шага пренебрег дисциплиной, не явился нынче на Сузунцевскую заимку? Он этой обиды не хотел, ни к чему она была. Он не имел на нее никакого права. Но она - была.
– А говорил ты нынче здорово, Лука, - сказал вдруг Брусенков.
– Хотя я и не все слыхал,
– Веришь ли, Брусенков, я к белогвардейцам ходил с речами, к белому казачеству - и то не переживал тот раз, как нынче пережил. Нет!.. А об чем должон был понять Петрович? Как это вообще понять твое замечание про слова, про их истину?
– Да просто - комиссар ты мой! Кто сильно, красиво и даже истинно излагает дело - хотя бы и борьбу за справедливость, и всю человеческую жизнь, - тот уже не делает. Делают другие.
Мещеряков и начальник штаба Жгун в это время и в самом деле были в звягинцевских пашенных избушках, почти на самой земельной грани между Соленой Падью и выселком Протяжным.
Под навесом, нарушая тишину темной ночи, хрупали кони разведвзвода, в избушке светила длинным языком свеча, за деревянным из неотесанных досок столом, склонившись над картой, сидел Жгун - худой, морщинистый, с рукою на перевязи. В углу, на топчане, на охапке сена и на шинели спал Мещеряков.
В головах - аккуратно сложенная гимнастерка, рядом - папаха, под ней, выглядывая наружу шнурком и рукоятью, лежал наган, еще рядом - портупея, трубка и бинокль.
В ногах - сапоги пятками вместе, носками врозь.
Мещеряков спал на спине в брюках галифе, в расстегнутой на всю грудь белой рубахе, свет тускло падал ему на светлый пушок груди, на лицо с разбросанными по лбу волосами и с короткими усиками над верхней приподнятой губой. Усики и во сне топорщились, если бы не они - главнокомандующий совсем похож был бы на мальчишку.
Дышал Мещеряков ровно, разметав обе руки, при каждом вздохе поблескивая планками расстегнутых подтяжек. Чуть слышно посапывал.
Посапывание прекратилось - Мещеряков повернулся со спины на бок.
Жгун поправил фитиль свечи, другой рукой, которая была у него на перевязи, потянул на себя карту.
– Ну вот, я и отдохнул сколько-то!
– послышался голос, а когда Жгун оглянулся, голос раздавался уже из гимнастерки: Мещеряков натягивал ее через голову.
Потом появилось недоуменное лицо, и он сказал еще:
– Смотри-ка, а шея-то у меня болит! Вывернул я нынче шею, глядеть было слишком неловко!
– Где же это тебе пришлось, товарищ главнокомандующий?
– спросил Жгун.
– Пришлось... Ну, ничего, поди-ка пройдет сама по себе?
– Еще повертел головой.
– А может, это уже к старости, а? Товарищ Жгун? Все может быть волос же из головы падает у меня.
–
– Окончательно.
Тогда, быстро обувшись, Мещеряков тоже подошел к столу, тоже склонился над картой... Поглядев на нее, на Жгуна, на пламя свечи, сказал:
– Ну, теперь на свежую голову давай!
– Указал на длинную, узкую бумажку.
На одной стороне этой бумаги было отпечатано объявление торгового склада сельскохозяйственных машин, нарисована сенокосилка с поднятыми вверх крупными пальцами ножа и жатка-самосброска с граблями, распущенными веером, а на другой - четким почерком, строчка к строчке, буква к букве, рукою Жгуна был написан приказ с задачей полкам 20-му, 22-му, 24-му и 26-му красных соколов разгромить противника по выходе его колонн из села Малышкин Яр.
Указывались в приказе: а) исходные позиции полков перед началом операции, б) взаимодействие во время боя, в) средства связи и сигнализации, г) дальнейшие действия в случае выполнения поставленной задачи.
Указывалось, что штаб армии и канцелярия остаются до конца операции в Соленой Пади, что о дальнейшем передвижении штаба будет сообщено особо.
Что службы тыла - лазарет, патронная лаборатория, пункт сбора пленных будут находиться в выселке Протяжном.
Что там же, в Протяжном, впредь до выхода на командный пункт для непосредственного руководства боем, будет и главнокомандующий армией Мещеряков.
Еще и еще раз долго и молча читал Мещеряков этот приказ, а потом, тоже молча и старательно, его подписал.
Жгун кивнул, положил подписанный приказ в карман френча, чуть сгибаясь под низким потолком, прошелся из конца в конец избушки, а потом протянул главкому и еще одну бумагу. Протянул - ни слова не сказал.
Это было письмо командиру полка красных соколов товарищу Петровичу.
"Товарищ Петрович!
– написано было на листке той же четкой строгой рукой Жгуна.
– Луговской районный штаб в лице его начальника товарища Кондратьева и заместителя товарища Говорова, отмечая, что в объединенной крестьянской армии все еще не поставлена политическая работа, как того требует нынешняя чрезвычайная обстановка и задача полной победы над ненавистным врагом, предлагает немедленно назначить всеармейского политического комиссара.
Тем же письмом указанные товарищи предлагают назначить политическим комиссаром армии товарища Петровича.
Штаб армии, рассмотрев это письмо, отнесся к нему положительно и, со своей стороны, немедленно, по завершении боя за село Малышкин Яр, предлагает встретиться для окончательного решения поставленного вопроса в выселке Протяжном следующим товарищам: главнокомандующему ОККА товарищу Мещерякову Е.Н., начальнику главного штаба Освобожденной территории товарищу Брусенкову И.С, начальнику Луговского районного революционного штаба товарищу Кондратьеву К.М., вам лично, а также и другим лицам".