Соленая Падь
Шрифт:
– Уже нету, товарищ главнокомандующий! И моего полка нету, и я сам ушел бы, когда не ждал бы твоего возвращения!
– сказал комполка двадцать четыре.
– У-убью-ю!
– заорал Мещеряков.
– У-убью-ю!
– Кого-кого? Товарищ главнокомандующий, кого?
– подпрыгнул Гришка Лыткин, срывая с плеча винтовку.
– Пошел к чертовой матери!
– крикнул Мещеряков, крикнул снова и еще громче, потому что не знал, кого он грозился убить.
Тут вошел Петрович - командир красных соколов. Доложил, что его полк на месте, ждет распоряжений
Мещеряков и Петровичу не ответил. Приблизился к темному окну, поглядел в него. Рукой показал через плечо на Тасю Черненко:
– Эту - арестовать!
"Ждали от меня победных боев, хотя бы и молчаливо попрекали за бездействие. Все попрекали - Брусенков, Петрович, даже Довгаль, - думал Мещеряков яростно и злобно все еще глядя в темное окно.
– Ну вот дождались!
– Он вспомнил свой штаб в Соленой Пади с одиночной комнатой, с чернилкой и с ручкой...
– Все думали: это главнокомандующему страсть как нравится - и кабинет и чернилка! Только этого ему и надо? Вот как могли о нем подумать! Да?"
Разведчикам Мещеряков сказал, чтобы впредь все сведения они передавали Жгуну, а его лично не искали бы. Чтобы они немедленно выяснили положение на Моряшихинской дороге.
Приказал Петровичу собрать командный состав полка красных соколов в кошаре под Малышкиным Яром, в той самой, которую хотел сделать командным пунктом в предстоящем бою.
Через полчаса и сам был в этой кошаре с плоской, наполовину раскрытой соломенной кровлей.
Падала сверху луна, изломанным коричневым пятном лежала на овечьем помете, на соломенных охвостьях, на дерновой стене кошары.
Вошел и встал посреди этого пятна широкогрудый латыш, огляделся, вынул из карманов руки, а изо рта трубку. Зажав трубку в кулаке, проговорил:
– Здравствт!
– снова сунул трубку в рот, руки в карманы...
Забежал командир штрафников - быстрый, даже суетливый, - доложил о самом себе:
– Громыхалов прибыли!
Мещеряков спросил его:
– Громыхалов - это не ты ли прошлый год разгонял Советскую власть в Панковской волости?
– Так точно! Было дело, товарищ главнокомандующий! В прошлом годе и было!
– Тогда ты, значит, убедился, что получилось без Советской власти?
– Был случай. Сильно убедился.
– Ну, а нынче тебе случай - стать ей на защиту, чтобы она вернулась раз и навсегда.
– Нынче об чем разговор? Стану!
Еще прибывали командиры, и Мещеряков обратился к ним:
– Так вот, товарищи красные соколы, вы не то что сами завоевали честь называться красиво и гордо, вы даже силой своего убеждения перековали бывших врагов Советской власти на ее друзей. И даже на воинов-героев. А нынче положение такое - где было четыре полка, остался один. Один ваш полк.
Латыш опять вынул трубку и кивнул, кто-то стал объяснять слова главнокомандующего мадьярам, показывать на пальцах - один и четыре.
Два мадьяра - высокий пожилой и молоденький чернявый - быстро поняли, закивали.
Из другого угла им по-своему и еще кто-то сказал несколько слов. Это Андраши сказал, он там
Мещеряков продолжил:
– Вы должны нынче показать пример всей партизанской армии. Занять передовое место в шеренге борцов. Сделать очень смелый бой.
Высокий пожилой мадьяр понял быстрее своего товарища:
– Мой личность - хороший пример? Да? Будет вперед? Да?
– Понято, - подтвердил Мещеряков.
– Сегодня будем делать мировую революцию здесь, на этом вот месте.
– Большая революция маленькой место? Да?
– снова понял высокий мадьяр, а молоденький похлопал товарища по плечу.
Латыш спросил:
– Когда время? Сейчас?
– Сейчас, - подтвердил Мещеряков.
– Врываемся с четырех сторон в Малышкин Яр. Наносим противнику как можно больше потерь, уходим. Все. Но только сделать нужно по-геройски. Чтобы противник бы долго и прочно бой этот помнил. Как будете наступать - кто с какой стороны, кто раньше, кто позже, договаривайтесь промежду собой. Я требую одного - немедленно и беспрекословно повиноваться сигналу отхода, хотя бы в ту минуту вы овладевали штабом противника... Выйдем из Малышкина Яра затемно. Противник даже не увидит по-настоящему наши силы. Выйдем все в направлении на Елань, то есть к северу от села...
Мещерякова слушали, мадьяры поясняли друг другу его слова, никто не знал, что Мещеряков уже не воюет - он партизанит.
Показать этого еще нельзя, не каждый солдат в один миг может из солдата переделаться в окончательного партизана. И он не показывал. Но о себе знал твердо - снова партизан. Знал - надо показать главному штабу партизанщину: видать, в Соленой Пади ее плохо знали. Лучше рано показать, чем поздно, лучше нынче, а не тогда, когда уже начнется генеральное сражение с белыми. Может быть, придется снова вернуться в Верстово, но прежде показать себя Мещеряков-партизан должен.
Подошел Петрович, взял его за локоть, отвел чуть в сторону. Этот обо всем догадался. Этот тревожился. Но Мещеряков не хотел хоть что-то объяснять. Ни Петровичу, ни самому себе. Сказал:
– Слушаю тебя, товарищ Петрович, но учти: на все вопросы и ответы, на весь разговор - три минуты. Ну?
– Зачем этот бой? Для чего нужен? Почему приказываешь идти в сторону Елани? Бросаешь Соленую Падь? На произвол судьбы?
Мещеряков спросил:
– Паника?
– Товарищ главнокомандующий, я тебя арестую! Ты моих мадьяр и латышей знаешь? Приказ исполнят - не дрогнут.
– Убить меня можешь. Или я тебя. Всяко может быть...
– Закуривай, - сказал Петрович.
– Это время не в счет, в минуты не входит.
– Завернул цигарку, взял ее в руку.
– Обещаешь своих не трогать? С белыми воюй как хочешь, но своих не трогаешь?
– Ничего не обещаю. Требую: ты должен подчиняться мне без слова! Все!
– Куда это может тебя завести?
– Чего не знаю, того не знаю.
Петрович потянул к губам цигарку, еще опустил руку.
– Белые Соленую Падь растерзают. Там и твоя семья, товарищ Мещеряков! Вспомни!