Соленое детство. Документальная повесть выпускника детдома
Шрифт:
Но был случай, когда за одной воспитательницей не закрепилась ни одна из кличек старших. Это была Людмила Васильевна Касатова, истинно добрый и светлый человек. Она не имела своих детей и, как мы потом узнали, болела раком легких.
Мы часто провоцировали «восп» на поступки, за которыми следовали определенные реакции, выявлялись слабые и сильные стороны характера. Если «воспа» выдержит пресс и поведет себя достойно, значит, все будет в ажуре – нормальное получит прозвище. А на нет и суда нет, получай, что заслужил. Вот почему желательно, чтобы с детьми-сиротами работали бывшие воспитанники «системного» воспитания. Им легче разобраться
Среди ребят в группе я считался физически некрепким, но способным постоять за себя любыми способами. Если меня ударили ногой или чем-то еще, я всегда находил момент, чтобы отомстить: прищемить дверью при проходе на прогулку, ударить железной машинкой или пнуть на лестнице. Поэтому меня боялись – я не прощал обиды. Это хороший козырь выживания, когда у тебя нет физической силы, но есть умение в нужный момент сделать то, что задумал, чтобы потом никто не захотел связываться с таким психом. Кстати, некоторые хорошо играли эту роль, чтобы выжить, так как им было очень трудно, если они приходили в учреждение не с рождения и не знали правил. Им приходилось просто жутко истерить, чтобы создать образ трудного ребенка. От такого чаще всего отставали, ведь есть более покладистые.
Воспитатели меня не любили, я отвечал им тем же. Понимая, что быть котенком в их руках уже не получится, я лез на рожон. Хотя у них всегда были любимчики, которых в группе недолюбливали, но в открытую не доставали.
Они получали чаще всего ближе к ночи.
Обзывки воспитательниц – некая защита от их грубостей и оскорблений. Ведь не обязательно быть сильным человеком, чтобы схватить за волосы и сделать больно. Но самая жесть – когда тебя хватают за шиворот и начинают трясти. Вроде и не больно, но невероятно обидно, ведь это видят и другие дети, и ты падаешь в цене. Так я научился кусаться. Укусишь какую-нибудь грымзу, и она потом подумает, трясти ли тебя в следующий раз. Тебя, конечно, закроют за это в лазарете или палате, но уже в другой раз не будут унижать.
В таких системах главное, как ни странно, – зубы. Ты говоришь сквозь них, живешь сквозь них. Довольно часто дети в детдомах кусают и своих, и чужих. Потому что больше защититься нечем. Укусил, а потом смотришь, как на это смотрят другие. Этакое кусачее детство.
Мой первый детский дом
Мое детство в доме ребенка закончилось так же, как и началось, – быстро. Меня посадили в старый пазик и повезли в мой первый детский дом. Тогда было принято, чтобы вместе с тобой ехала твоя школьная форма и ранец. Все одинаковое: и ранец, и все, что в нем. На ранце были одинаковые кошки и собачки, цвет чаще всего синий. Никакой зависти, что у кого-то красивей. А при одинаковости не появляется ни ревности, ни зависти, ни даже злобы.
Когда нас выгружали и сдавали «по списку», все воспитанники-старожилы почему-то смотрели не на нас, а на новенькие ранцы и форму. Потом я понял, что частная собственность в детском доме будет отсутствовать всегда. Все общее – значит, не твое. Это со временем приносит страшный вред в имущественных отношениях – не жалеть ничего, отдавать все, этакое безграмотное «широкодушие».
Старшие девочки быстро отобрали у нас ранцы, одежду и выдали их «дочкам» и «сынкам» – тем, кого они патронировали и таскали везде за собой, как кукол. А нам отдали их старую одежду, заявив своим «детям», что купили все новое в магазине. Так они играли во взрослость. Взрослые проблемы решались легко: отними у
Мне не посчастливилось попасть в число «обаяшек» – не вышел ни ростом, ни мордашкой и, самое главное, не был похож ни на одну из старших девочек, значит, не «сынок». Это тщательно отслеживалось, и при малейшей схожести у тебя появлялись «маман» или «папан».
Помню, как я радовался, что еду в новое место жизни – до того осточертело пребывание в доме ребенка. И мне наивно казалось, что старый пазик перевезет меня в нечто новое, светлое и красивое. Но, как потом оказалось, дом ребенка был наименее жестоким из всех, где мне удалось побывать. Даже стояние на крупе и битье резиновой лопаткой по ночам – ничто по сравнению с тем, куда увез меня страшный, грязный пазик.
Тот день я помню очень хорошо. Нас проверили на вшивость, лысых и бритых, – тогда из учреждения в учреждение детей передавали с такими «прическами». Это было удобно – вши оставались без хозяина. Помню, одна девочка плакала и кричала при стрижке, умоляя, чтобы ей вернули на место волосы. Старшие, издеваясь, уложили ей состриженные волосы на голову, обещая, что они прирастут. Девочка поверила и какое-то время носила пряди волос на лысом черепе. Все смеялись над ней, а мне, семилетнему, было жаль ее.
Еще хорошо помню, что я несколько дней не ел – настолько сильно я переживал в этом новом месте.
Детский дом находился в сельской местности. Это был двухэтажный барак, около которого стояла одна старая, грубо сколоченная горка. Рядом небольшой пруд, за ним – свиноферма, где трудились воспитанники. На второй или третий день нас отправили пилить дрова, так как детский дом отапливался кочегаркой. Потом оказалось, что все детские дома, в которых я был, отапливались кочегаркой – дровами и углем. Были работы на свинарнике, на кухне и много где еще.
В школу я пришел с опозданием, но, как ни странно, учился хорошо и прилежно, первое время мне нравилось все – и математика, и литература, и история. Единственное, что не нравилось, – не хотелось после занятий возвращаться в эти бараки, где тебя ждала работа, работа и еще раз работа.
В детдоме, как и во всех учреждениях казенного типа, заправляли старшие. Они нигде не работали, занимались самоуправлением – руководили работой на объектах. Еще гоняли младших за бычками к ближайшим ларькам… Как-то старшие собрали всех и сказали, что они решили «снять» телевизор, нужна массовка в магазине. Мы «помассовались» – а куда денешься?
Потом в милиции нашли крайнего из числа средних, посадили на «малолетку».
Если им было нужно вытащить из чужого сарая велосипед, то на это они тоже отправляли младших. Это был круговорот – ведь когда-то они находились в такой же ситуации.
Моей учебе пришел конец, когда в группу пришли старшие и спросили: кто самый умный? Все как бы расступились, а я действительно учился хорошо… Меня стали отправлять то за бычками, то за велосипедом. Я сделал открытие: чем ты умней, тем больше у тебя проблем.