Соленый ветер

Джио Сара

– Пришло письмо, – сообщила Китти, бросая на кровать конверт, – от твоей мамы.

Я пожала плечами и спрятала конверт в карман платья, а Китти заглянула в сумку, оставленную у двери.

– Какая красотища, – восхитилась она, – давай их поставим.

Она достала из сумки цветки и поставила их на столик в стакан с водой.

– К утру завянут, – посетовала я, – гибискус очень плохо стоит.

– Я знаю. Но сейчас они прекрасны, правда?

Я кивнула. Жаль, я не умею ценить красоту

момента, как Китти. Это настоящий дар.

Она отошла назад и полюбовалась импровизированной вазой, наполненной яркими цветами, которые утратят свою красоту уже через несколько часов. Потом бросила взгляд на прикроватный столик.

– Чуть не забыла, – спохватилась она, – мне тоже пришло письмо. От папы.

Китти вскрыла конверт и достала письмо. Сначала подруга читала письмо с улыбкой, потом ее лицо стало озадаченным, и наконец – потрясенным. По ее щекам медленно потекли слезы.

– Что такое? – забеспокоилась я. – Что случилось?

Она повалилась на кровать, зарывшись лицом в подушку.

– Китти, – не отставала я, – скажи мне.

Не дождавшись реакции, я подняла разлетевшиеся по полу страницы письма и прочитала, что написал отец Китти:

«Должен тебе сообщить, любовь моя, что в сентябре мистер Гельфман уехал на войну в Европу и, боюсь, погиб. Я знаю, тебе будет нелегко пережить эту новость. Мама просила меня не рассказывать, но, думаю, ты должна знать».

Я положила письмо в ящик столика Китти. Чертова почта. Почему она не дает нам покоя? Все было нормально, пока не стали приходить письма.

– Китти, – прошептала я, прижавшись к ней лицом, – мне очень жаль.

– Просто оставь меня одну, – тихо попросила она.

– Я принесу тебе ужин, – предложила я, услышав звонок в столовой.

– Не хочу, – пролепетала она.

– Все равно принесу.

* * *

Положив себе картофельного пюре, я с позволения кухарки взяла еще одну тарелку для Китти, добавив туда тертую морковь и вареную ветчину, скрученную и высохшую под палящим солнцем. Ну, хоть не консервы. И на том спасибо.

Стелла и Мэри помахали мне со столика медсестер, я подошла к ним.

– Я зашла взять подносы для нас с Китти, мы будем есть в комнате. Китти получила плохое письмо из дома.

Мэри нахмурилась.

– Очень жаль. Но, может, присядешь на минутку? Будет непросто дотащить оба подноса по тропинке, вдруг споткнешься? Поешь с нами?

Я подумала и согласилась, устроившись рядом с Мэри.

– Говорят, в казармах сегодня была драка, – приглушенным голосом сообщила Стелла. – Жизнь на острове изматывает мужчин.

– Как и всех нас, – ответила я, пытаясь отрезать кусок ветчины тупым ножом.

Стелла кивнула.

– Я вчера видела на рынке Ланса. Он обнимал ту девушку, туземку.

Я была рада, что Китти не с нами. Сегодня она пережила

достаточно потрясений.

– Атею, – уточнила я. – У нее есть имя.

Меня раздражало, что Стелла так презрительно относится к коренному населению острова.

– Я помню, как ее зовут. Между ней и Лансом явно что-то есть.

– Брось, Стелла, – засомневалась Мэри, – если он покупает у нее сигареты, это еще не значит, что у них интрижка.

– Я просто рассказала, что видела, – пожала плечами Стелла.

Бедная Китти. Я ей не скажу. Не сейчас. Ей нужно время.

– Ладно, девочки, – сказала я, поднимая поднос с едой для Китти, – я пойду.

– Доброй ночи, – попрощалась Мэри.

Стелла кивнула и принялась за печенье.

Я отправилась домой по тропинке и на мгновение остановилась возле мужских казарм, напрасно надеясь увидеть в окне Уэстри. Он живет на втором или на четвертом? Я оглядела окна второго этажа, и мой взгляд остановился на открытом окне в центре здания. Оттуда слышался шум и какая-то возня. Драка.

– Да, сэр! – послышалось из окна. – Пожалуйста, сэр!

Это был голос Уэстри.

Боже! Он ранен. Его бьют. Я поставила поднос на скамейку и направилась ко входу в казармы. Я должна ему помочь. Но как? Женщинам нельзя входить внутрь. Я в отчаянии стояла на ступенях, прислушиваясь к звукам ударов и хрусту мебели. Это может кончиться бедой.

Вскоре все стихло. Хлопнула дверь, в коридоре и на лестнице послышались тяжелые шаги. У меня перехватило дыхание, когда в дверях показался полковник Донехью, держась за кровоточащую руку. Я спряталась за гибискус и наблюдала, как он направляется в сторону лазарета.

У меня екнуло сердце.

– Уэстри! – в панике закричала я. – Уэстри, – прокричала я еще громче.

Но стояла мертвая тишина, и я испугалась худшего.

Побежав в столовую, где еще ели мужчины, я отыскала за столиком у входа Эллиота. Мы встретились взглядом, и я знаком попросила его подойти.

– Что случилось, Анна? – спросил он, снимая с шеи салфетку.

– Уэстри, – вполголоса затараторила я, – его избили. Полковник Донехью. Он у себя в комнате. Возможно, без сознания.

Эллиот переменился в лице.

– Я пошел, – ответил он, рванул двойные двери и бросился к казармам.

Мне довольно долго пришлось прождать у казарм, то шагая, то посматривая на второй этаж и пытаясь что-нибудь разглядеть. Наконец, открылась дверь, и вышел Эллиот.

– Здорово его отделали, – сообщил он. – Рваную рану на лице, похоже, придется зашивать.

– Почему он не спустится?

– Не может.

– Не понимаю. За что полковник Донехью его побил?

– Он не станет об этом говорить, – ответил Эллиот, поглядывая в сторону, куда скрылся полковник, – но, вероятно, случилось что-то плохое. Что-то гадкое.