Солги обо мне. Том второй
Шрифт:
— Что, не хочешь?
– Он подается вперед, снова глотает пойло и, наконец, включает стоящий рядом с креслом торшер.
По задумке дизайнера в нем стоит лампа холодного света. Видимо, чтобы окончательно сделать это место похожим на склеп жадного фараона. Когда серебристо-голубое сияние падает на лицо Олега, я невольно отшатываюсь, потому что на мгновение его кожа как будто просвечивается, и вместо нее виден лишь зловещий, увитый синими артериями и капиллярами череп.
— А раньше отсасывала с удовольствием.
– Он прищелкивает языком и тянется за следующей сигаретой.
– Когда
—Раньше - это до того, как насиловал или после того, как приучил не сопротивляться, чтобы насиловать меня было приятнее?
Внутренний голос вопит, что из двух возможных путей развития этого разговора, я свернула на тот, где меня ждет либо могила, либо реанимация. Но… В зеркале за спиной Олега на меня смотри собственное отражение - бледное и тонкое, со следами грима на впалых щеках и темными кругами под глазами. Кровоподтек на скуле в таком освещении еще больше похож на трупное пятно. Может, потому что я уже давно умерла внутри, и все это время просто медленно разлагалась, пока, наконец, мое гниение не начало проступать наружу?
Разве смерть - это страшно, когда альтернатива - вот такая жизнь?
Моя миссия по уничтожению Минотавра и его лабиринта - так ли важна, чтобы продолжать красть кислород, которого и так не хватает на всех?
— Давай, - Олег охотно салютует мне, предлагая продолжить. Еще бы - такой подарок, я сейчас такого наговорю, что его ремню точно не придется лежать без дела.
– Делись болью, родная. Выскажи, что накипело.
И мой пыл как-то сразу пропадает. Потому что ничего из того, что я скажу, ни на секунду не причинит ему боль. Ни на крохотное мгновение не заставит задуматься. Он заранее, еще при рождении, выдал себе индульгенцию делать что угодно и никогда не мучиться угрызениями совести.
— Или после члена Сабурова мой уже недостаточно хорошо пахнет? Так ты скажи, родная, я организую.
Ни минуту мне кажется, что он достаточно пьян, чтобы спустить штаны, но, слава богу, этого не происходит.
— Кстати, я ведь совсем забыл тебе сказать…
Олег останавливается посередине фразы, когда понимает, что бутылка опустела и медленно идет к бару, чтобы взять оттуда графин и пару стаканов. Наполняет оба и один протягивает мне. А когда я выразительно сую руки в ладони брюк, ухмыляется и резко выплескивает содержимое мне в лицо. Прежде чем успеваю хоть что-то сделать, хватает за волосы и подносит к носу горящую зажигалку. Вонь бензина выедает глаза. Он просто водит ее туда-сюда, не предлагая никаких вариантов к спасению. Наслаждается тем, что каждый раз, когда длинное пламя на фитиле приближается слишком близко, я инстинктивно жмурюсь и безрезультатно пытаясь отодвинуть голову хотя бы на сантиметр.
— Уже не такая смелая, да? Вы все, суки, понимаете только язык силы. Вас нужно пиздить, чтобы зубы не могли собрать - только тогда вы не прыгаете по чужим койкам и начинаете ценить то, что я делаю.
Мне хочется сказать, что эту очень удобную и оправдывающую его зверства правду жизни он придумал сам, но рот как будто заклинило. Интересно, когда люди горят заживо - они действительно еще долго не могут умереть и
Вдоволь наигравшись, Олег брезгливо отшвыривает назад мою голову и я поскорее пячусь к стене. Побродив немного по комнате, он вдруг резко разворачивается на пятках, вспоминая, что собирался огорошить меня какими-то новостями.
— Сабуров уже сказал тебе страаааашную… - Олег зловеще выпучивает глаза и корчит пальцы, словно страшила из детского мультика, - правду? Про вашего с ним выблядка?
Я закрываю глаза, мобилизирую остатки всех внутренних резервов, но даже этого недостаточно, чтобы сдержать стон. Каждый раз, когда его поганый рот пачкает память о моем малыше, я жалею только об одном - что не обладаю суперспособностью убивать только мыслью Согласилась бы обменять хотя бы разовую возможность на всю свою никчемную жизнь.
— Или… погоди… - Он прищуривается, как будто пытается прочесть что-то по моему лицу.
– Не сказал?
— Олег, ты обещал мне не касаться этой темы никогда.
– Раз он все время на пустом месте напоминает мне все мои грехи, то почему это не могу делать я?
– Мы заключили договор.
— Да идты ты на хуй со своими договорами, - он откровенно смеется мне в лицо.
– Выш выблядок не сдох, девочка. Я просто отдал его законному отцу.
Ощущение приближающегося сердечного приступа настолько реальное, что я корчусь от боли за ребрами и медленно сползаю по стенке на пол, не в силах взять себя в руки.
Нет. Это не может быть правдой, потому что Олег никогда не говорит правду. Везде, где можно соврать - он соврет. Придумает самую изощренную, самую немыслимую ложь, в которую поверят все вокруг.
Он просто хочет меня помучить.
Минотавр решил переделать лабиринт, когда понял, что его пленница выучила каждый угол и даже научилась расставлять ловушки. Ему мало причинять мне физические страдания, потому что я больше недостаточно отзывчива к боли, поэтому пришел черед садистских моральных издевательств.
— Я тебе не верю!
– Кричу и закрываю уши руками.
Я не позволю ему отравить меня сомнением.
Он ведь только этого и ждет, ради этого плетет свои мерзки паутины лжи - чтобы мы с Меркурием запутались в них и снова потеряли друг друга.
Мой сын мертв.
Я видела его маленькое синюшное тело на резиновой перчатке противного голубого цвета. Он ни разу не открыл глаза, не издал ни единого звука, даже когда я, балансируя на грани сознания и беспамятства, умоляла его не уходить. Мой малыш был таким слабым…
— Да ладно, - Олег присаживается передо мной на корточки и щелкает пальцами, как перед глухой собакой, пытаясь привлечь ее внимание.
– Ты правда не догадывалась? Даже не думала обо всех этих… странных совпадениях?
— Ты чудовище, - отгораживаюсь от него руками, но он все равно слишком близко, и его разрушительная энергия, от которой я все эти годы успешно защищалась, находит брешь в моей броне. Я чувствую, как внутри все наполняется тошнотворной гнилостной тьмой и от подкатывающей к горлу тошноты сбивается дыхание.
– Ты просто монстр. Я тебя ненавижу. Я тебя презираю, Олег.