Солнце больше солнца

Гергенрёдер Игорь Алексеевич

– У меня к вам дело, товарищ председатель сельсовета. Нужны запряжка и тулуп. Я свою лошадь под хомут не дам.

Кружка, по-видимому, с кипятком, стояла и перед Маркелом, рядом лежал второй сухарь. На Пастухова от печи наплывало тепло, за чугунной дверцей потрескивали горящие поленья. Дивясь на картину, он спросил милиционера, не сумев скрыть недовольства:

– Далеко ехать хотите? – и тут же нетерпеливо заговорил: – Что тут случилось-то? Надо бы мне знать, расскажите! Тулуп – куда ни шло, а лошадь и телега не стоят наготове…

Неделяев взял свой сухарь

и, погружая его в кружку, принялся есть, не отвечая на вопросы Пастухова, сообщая лишь, что повезёт арестованного на ближнюю железнодорожную станцию, где стоит красноармейское подразделение и имеется ЧК. Авдей Степанович потоптался и, не услышав более ни слова, ушёл, решая, у кого из мужиков потребовать лошадь, у кого – телегу. Зима была в самом начале, снега выпало мало: сани не годились.

Спустя часа полтора из села выехала запряжка. Правил, сидя на передке, Илья Обреев, за его спиной полулежал в телеге Неделяев в тулупе поверх шинели, в казачьей с коротким серым мехом папахе, держал руку на положенной рядом винтовке.

День был облачный, тихий, с морозцем, колёса звонко дробили ледок мелких лужиц на окаменевшей дороге, которая уходила к горизонту по равнине, бело-сероватой от тонкого слоя снега, местами чернеющей островами пашни. До железнодорожной станции было двадцать пять вёрст.

Илья обернулся, выдохнул парок:

– Маркел! С охотой меня на смерть везёшь?

– А ты правильно сказал: вроде ты меня везёшь, а везу-то тебя я! – ответил, ёрничая, Неделяев. – И не надо меня трогать пустыми вопросами. Я знаю дело. Ты – вредный элемент!

– Какие слова-то узнал, да-а… этими словами тебя Москанин купил, – бросил, вновь обернувшись, Обреев. – Образованный человек жевал и тебе в рот клал, что пришёл твой праздник.

– Он и для тебя пришёл, но в тебе души не хватило на перемену жизни, – сказал с презрением Неделяев.

– Злобы у меня не было на тех, кто не виноват, – Илья предоставил лошади идти шагом и, глядя назад на полулежащего в телеге Маркела, выкрикивал:

– Кто виноват, что отец умер и оставил на мать меня и трёх девок? И что взял меня к себе дядя, который бить не уставал? Я от него убежал к чужим и учился и на плотника, и на шорника, и на кузнеца. Не все хозяева были злы, но только от Данилова я узнал справедливость. Скажи, что я вру и он не платил по договору? не кормил тем, что и сам ел? И этим он заслужил…

– А ну замолкни! – крикнул Неделяев, с угрозой берясь обеими руками за лежавшую рядом с ним винтовку.

Ему было против души слушать то, чего коснулся Обреев. Не то чтобы Маркел старался забыть март 1918 года. Претило, как может быть вывернуто происшедшее и подсунуто под нос.

Сырой ветреной мартовской порой в Саврухе заговорили, что поблизости объявились красные дружины, которые поступают с жителями как враги, ищут, у кого что можно забрать, и забирают.

Раньше в ходу была мысль, что красные воюют только с казаками. Кто из селян вникал, почему Оренбургское казачье войско во главе с атаманом Дутовым признавало Временное правительство законной властью, а коммунистам, совершившим Октябрьский переворот,

не подчинилось? Коммунисты кричали, пели, трубили о революции, а против них был создан Комитет Спасения Родины и Революции.

В Оренбуржье, помимо казаков, русских крестьян и горожан, жили переселенцы с Украины, башкиры, татары, казахи, другие народности, и от каждой, от каждого местного самоуправления вошли представители в Комитет. Как и представители всех партий – от конституционных демократов (кадетов) до эсеров и меньшевиков.

При этом, однако же, многим жителям изобильного края было невдомёк, что спасение Родины и Революции означает спасение, по меньшей мере, уклада жизни, без которого твоё жильё, твоё имущество уже не будет твоим, как прежде.

В то время дом Фёдора Севастьяновича Данилова глядел на обширный двор всеми пятью окнами, жестяная крыша была выкрашена зелёной краской. В хлеву мычал бык, из свинарника доносилось хрюканье.

Около полудня Маркел повыгреб из овчарни помёт, пошёл было в дом, как вдруг во двор въехал всадник в городском пальто, в беличьей шапке, за ним ещё несколько: те в шинелях, за спиной – винтовки. Человек в пальто сошёл с лошади на тающий снег, поглядел на амбар, конюшню, овин, на другие добротные хозяйственные строения, после чего окликнул Маркела, который следил за ним с любопытством:

– Парень! Ты кто?

– Работник.

– Тогда дай пожать тебе руку, – сказал незнакомец без улыбки, неспешно стягивая с правой руки перчатку, стоя на месте.

Конники разъезжали по двору, один поторопил парня:

– Позвали – подойди!

Тот с опаской приблизился к человеку в пальто, который взял его чуть приподнятую руку, крепко пожал.

– Как зовут?

Парень назвался.

– Погляди, Маркел, – человек указал взглядом на конников: – Видишь красные повязки у них на рукавах? Уважай и люби этот цвет. Это знак борьбы за права рабочих и всех бедняков.

Из дома вышел Данилов во всегдашней поношенной поддёвке, направился к незнакомцу лёгким скорым, несмотря на годы, шагом.

– Здравствуйте! – он на миг чуть наклонил голову, не протягивая руки. – По какому делу?

– Покамест посторонитесь! – приказал, мотнув головой вправо, человек в пальто, и Данилов уступил ему дорогу.

Он неторопливо пошёл к крыльцу.

8

Позвав с собой Маркела, он из прихожей зашёл в комнату, чьё окно глядело во двор, и в другую, с окном в огород, затем шагнул в горницу, пройдя которую, побывал в комнатах, расположенных в ряд с ней.

Возвратившись в горницу, пришелец снял беличью шапку, надел на угол спинки стула, пальто бросил на сиденье. Он мог быть лет сорока: среднего роста, гладкие русые волосы скрывают уши и лоб до самых бровей, лицо выбрито. Он стоял в зеленовато-коричневой куртке с большими накладными карманами на груди и на полах: позднее Маркел узнает, что такие куртки зовутся френчами.

– Большое у вас помещение, – ровным голосом сказал пришелец глядевшему на него Данилову. – Я только одну женщину видел. Ваша жена?